СТАТУС-КВОта

– И на второй вполне – вы же послали с ним Дана. Наехал, уравновесил командорство москвича Белозеров. Они были заперты Конторой в единую, без видимых перегородок клетку службы. Ежесекундно ощущая прущий от соклетника несовместимо-чуждый запах иного био-вида, как волк и рысь, смиряли клекот в горле и прятали клыки, поскольку часто делали одно и тоже дело, где жизнь, карьера одного зависела нередко от позиции другого.

Незримая, но кожей, спинным мозгом ощущаемая стена разделяла их этно-лагеря уже века, где растворились Хазарский каганат, «Велижское дело», «Дело Дрейфуса» и «Дело Бейлиса». Там, в этих временах, конструировались «Бунд», «Поаллей-Цион», «ГУЛАГ» под Коганом и Фириным, «ЕАК» (еврейский антифашистский комитет).

Во вздыбленном великоросском чувстве самосохранения возникли, им в противовес, Черная Сотня и Союз Русского Народа.

Тотальный геноцид над миллионами славян с приставкой «рас» (раскулачивание и расказачивание) в конце концов перевернулся и пронизал свинцовым градом и «Бунд» и «Поалей-Цион» и «ЕАК». Вершиной этого переворота стало «Дело врачей», свирепо обозначившее временный, непрочный перевес «коренников». Под пристально-третейским приглядом Сталина бочку Политбюро стянули обручами русских интересов Молотов и Ворошилов, Киров, Куйбышев, Вышинский, Андреев. Но с неизменно похотливым мастерством куковали в их постелях курчаво-черноперые кукушки: Жемчужина (Перл – Карповская) Горбман, Маркус, Ноткина, Хазан и Коган.

Был Берия. Но весь его, пропитанный сионством и троцкистским людоедством пыток аппарат, прихлопнули Жуков с Серовым. Был Сталин – его сменил и сладостно облил помоями Хрущев – Перлмуттер.

Весы качались вот уже который век, влипая чашами попеременно в дерьмо и кровь этно-сиамских близнецов планеты.

«На первый взгляд, вполне» – сказал о командире группы Кострове столичный прокуратор Левин.

– И на второй вполне. Там Дан с Качиньским –еще раз повторил Белозеров, втыкая в москвича уравновешенный, бесспорный «Статус – КВО».

– Ну-ну, – покладисто и мягко согласился Левин. Их было в этой гонке двое (куйбышевец – почти не в счет). Но позолоченный весомый приз один: Чукалин – Аверьян в нерасторжимой связке. Вот этих надлежало изъять из рыхлой, анестезированной Суслиным охло-массы и опутать нервно-паралитическими щупальцами КГБ. Изъять и вплавить пожизненно в Контору. Само собой, по мнению Левина, – в шестиконечно голубой ее отсек. Всего то и делов, а пыли, вони уже черт те сколько…сейчас три ночи…иль утра…с-со-бачья вахта, шоб ей сдохнуть!

Костров – угрюмо металлический, упакованный в боевую сбрую, стоял перед столом с пустой поллитрой, замурзанной краюхой хлеба, обкусанным соленом огурцом на тарелке. За столом сидячее раскиселился помятый, в усмерть перепуганный шпак. Который значился в реестре у Кострова, как Томин.

– Еще раз, – выцедил Костров. Покалывала, царапала спину едва приметная, всепонимающая ухмылка пристяжного Дана: «А что я говорил!».

– Ик … чего? – Икнул, по-рыбьи блекло и бесцветно вытаращился хренов очевидец и сообщник.

– Еще раз повтори.

– Дак, это… че тут повторять… пришел Чукалин, выставил поллитру, ик! Сказал: дядь Леш… ты меня уважаешь? А я ему: Евген, ты гений и это самое, второй Шаляпин.

– Короче, – дернув щекой, уронил Костров.

– Вас понял. Ну он говорит: есть у него на курсе мудозвон один. Щас дрыхнет. Ему бы насолить… ну, в смысле, разбудить звонком, сказать два слова, которые он терпеть ненавидит.

– Он что, для этого и приходил?

– Не-е-е… он часто по ночам сюда, в ДК, играть на сцене приходит. Там рояль. Играет и поет часа два, потом спит до утра. И в институт прямо отсюда, не заезжая в общежитие

– Сегодня то же самое?

– Само собой… играл…

– Слова, какие?

– Чего?

– Слова, какие передал для мудозвона?

– Ик… пардон… слова такие: «панж…ж..ж-айка и кыш-тан!».

– Пеньжайка и каштан?

– Во! Именно так. Ну, я за трубку, а она молчит, зараза!

Костров поднял трубку. Зуммера не было. Пошел к розетке телефона. Из нее, коряво скособочившись, торчала вилка, воткнутая одним штырьком. Второй, отвинченный, лежал под розеткой на полу.

– Ну, значит, телефон, подлюга, скис, пришлось итить к автомату на остановке.

– Шел и слова талдычил, так?

– Вы в самую десятку! Откуда… ик… знаете?

Костров развернулся к Дану, брезгливое презрение к туфте пролившейся из Томина цвело на «фейсе» москвича.

– У вас вопросы к этому… есть?

Костров подвинулся, освобождая месту Дану. Дан пошел к раковине. Нагнулся и понюхал. Сморщился.

– Томин, вы выглушили эту дрянь один? – Дан взял поллитру за горлышко носовым платком и опустил в пакет.

– Так Женька же не пьет…

– Значит один. В итоге жив, здоров и вяжешь лыко языком. Бугай. Геракл. Голиаф!

– Чего?