СТАТУС-КВОта

Капитан сверил дату и фамилию в командировочном удостоверении с паспортом. Вернул все Прохорову.

– Не вовремя сюда явились, Прохоров. Попали, как кур в ощип. А может быть… наоборот. Вы обговаривали свой приезд с Чукалиным?

– Вчера я говорил с главным агрономом. Он подтвердил: директор здесь и никуда не собирается.

– А почему сюда, в это хозяйство, в Чечню? Что, не нашлось совхоза в Куйбышевской области или под Пензой, где-нибудь поблизости, в вашей климатической зоне?

– Может хватить изображать невинность, капитан? Не ваша ли Контора надела на меня ошейник и держит на цепи который год? Вы навтыкали своих жучков ко мне на кухню, в постель, сортир…жена рожала и у нее в роддоме, в кровати фиксировал все ее вопли и физиологию ваш клоп, нам медсестра потом сказала. Я махнул рукой на Куйбышевскую область и затеял экспериментальный альянс с Шугуровым под Пензой. Но вы и там достали! Вы отравили жизнь мужику за меня, за мутагенных гексаплоидов на безотвалке, вы прессовали и топтали его талант, его хозяйство и семью, пока не загнали в больницу. Где он и лежит сейчас. Теперь вы с умным видом вопрошаете: зачем я здесь?

– Я не топтал ни вас и ни Шугурова. И повторяю свой вопрос: почему прибыли именно к Чукалину?

 – Я знаю Чукалиных еще с детства. Василий Яковлевич – один из самых крепких, знающих сельхозников в России, с ним можно надежно работать.

– И сына его знаете?

– Женьку, естественно. Талантище и виртуоз во всем за что берется, боец и эрудит.

– Теперь не эрудит. Теперь бандит во Всесоюзном розыске.

– Что вы сказали?

– Искалечил четырех бойцов МВД и КГБ. Пятый день бегает от нас, – размеренно и тускло, глядя перед собой, поделился своей заботой капитан. – Мы здесь, чтобы поймать его.

Гульбаев глянул искоса – хватал ртом воздух Прохоров.

– И… что с ним сотворите?

– Поймаем – видно будет. Как поведет себя.

– Он должен появиться здесь?

– Обещал. Пока обещанное выполняет.

– Василий с Анной, родители его, здесь… под арестом?

Канул вопрос в зыбкую трясину тишины. Гульбаев не ответил.

– Выходит я действительно не вовремя сюда, – пришел в себя, закаменел в угрюмой собранности Прохоров.

– «Вьется дорога длинная…здравствуй земля целинная» – песню такую русскую знаешь? – вдруг круто и непонятно развернул разговор капитан, перескочив на «ты».

– Знать не хочу.

– Сам что ли не пел?

– Эта не русская песня, капитан. Она партийная. У меня другие песни.

– Ни одного совхоза и колхоза нет у русских, чтобы к нам своих не посылали с этой песней.

– Есть.

– Да ну? И где?

– Здесь, перед тобой.

– Не понял.

– Чукалин не посылал в Казахстан ни пахарей, ни комбайнеров.

– Саботирует великий почин партии?

– За это и всадили под ребра выговор с «неполным служебным соответствием». Сказали, чтоб готовил себе замену через год.

– Почему такой упёртый, партию не любит?

– Он не упёртый, капитан, у него совесть хлебороба воспалилась. А у других – любовь к партии. Такая пламенная, что за ней не стало видно ее дури.

– Не боишься так со мной?

– Ты же казах.

– Я чекист, Прохоров.

– Ты казах, капитан. И твои глаза видели это тупое паскудства Хруща. Твой народ задыхался от пыли, когда мы распахивали ваши степи. Мы, русские, с этой блядской песней пустили на распыл миллионы гектаров великой казахстанской степи, с ее флорой и фауной, практически единственной на континенте. Мы отравили гербицидами и пестицидами вашу землю, сдернули с мест и вышвырнули в города тысячи пастухов и скотоводов, оторвали их от могил предков.

Сидел рядом с Прохоровым, белея лицом капитан, сидел, сцепив до крошева зубы. Ибо нещадным и блескучим лемехом правды вспарывал его сердце Прохоров – как немецкий, сакский плуг, всаженный в живые черноземы, вспарывал степи вокруг его аила. Из него, исхлестанного пыльными смерчами, не захотели уезжать ни дед его, ни бабка. Там и истлели с легкими, и глоткой, забитыми черной пылью. А мать, от которой ухал на заработки и не вернулся отец, рвала жилы на трех работах в городе, чтобы сын закончил сельхозинститут и еще курсы психотропных технологий.

– Ты знаешь Сулейменова, Бараева? – спросил капитан. Тягучим колокольным звоном гудела в памяти его отходная по юности своей, по родичам, раздавленным бешенством целинной эпопеи.

– Знаю и помню. Как Мальцева и Моргуна, как умницу и великана мысли мутагенезника Рапопорта Иосифа Абрамовича. Это маяки хлебного достатка и сытости на планете, капитан. Их может не чтить только тупой баран в агрономии или сознательный враг.

– Я работал у Сулейменова и Бараева над скрещиванием химических мутагентов.

– Так вот откуда! – окатило изумлением Прохорова.

– Оттуда. И сколько помню ту работу: мы бились лбом о стену. Нужны были доноры устойчивости. Все наши пшеницы на целине сжирала ваша российская головня, мучнистая роса, табачная мозаика. У нас ветры и пыль – главные разносчики этой заразы.

Когда нашли, исследовали дикую пшеницу T. Timopheеvi, неделю ликовали – двадцать восемь хромосом и мощнейшая устойчивость к листовой ржавчине и прочим патогенам, столь мощная, что породила целую донорскую линию Transter. Устойчивость сохранилась почти пять лет.