СТАТУС-КВОта

– Помню, читал. Не хилый дикорос.

– Не хилый?

– Для своего этапа.

– Ты заполучил лучшего?

– Гораздо лучшего.

– Слушай, Прохоров, ты в самом деле заимел дикороса с тридцатью шестью хромосомами и двадцатилетней устойчивостью к фитопатогенам?

– Плюс ко всему – абсолютная стерильность и отсутствие константности.

– Да нет в природе ничего подобного! Твой экземпляр – подарок от богов, что ли? Специально вывели для нас, двуногих ишаков, чтоб не подохли с голоду?

– Это не я, а ты сказал. А я могу лишь подтвердить: вот эта твоя версия самая близкая к истине, – сосредоточенно выпек эти слова бывший атеист Прохоров, знающий им настоящую цену.

– Ты где… его нашел?

Но зависло жадное любопытство мутагенезника в воздухе. Сказал, наконец, Прохоров:

– Нет у меня права утолять твое любопытство, капитан, не только мой этот секрет, а ты…не наш. Да и провалы в памяти еще не заросли про этот сорт пшеницы. Может, когда-нибудь в одном лагере сойдемся, и потолкуем всласть.

Взбурлил и выпер, было в капитане служебный позыв к допросной работе: уже привык он всегда заполучать нужные ему сведения. Но тут вдруг ощутил в себе нечистую, нелюдскую суть этого позыва.

– Свезло мне, что встретил тебя, капитан – продолжил Прохоров – давно я хотел спросить кого-нибудь из ваших, за что вы так остервенели на нас?

– На кого «на вас»?

– На настоящих хлеборобов, капитан. Любая пахотная шушера и сволочь, дубье необразованное, что хочет вытворяет над землей. А мы – в капкане вашем, в клетке. Чем старше становлюсь, чем больше припекает ваш пригляд. В НИИ было не продохнуть от ваших гляделок и ушей. Любая мыслишка, любой шажок к безотвалке, к плоскорезу, сошнику – и ты уже преступник. Иезуитски городили ублюдочный набор инструкций, указаний, запретов, согласований. Не хуже лагерной колючки нас держали, не продерешься на волю, к хлеборобной истине. Я не прав?

– Ты не совсем, и не про всех прав.

– Ладно, дальше поехали. Еще Иван Эклебен, садовник Петра I, тянулся к безотвалке, инстинктом, рефлексом своим предостерегал вспарывателей земли, чуял, что за этим – голод. Но еще тогда затуркали, забили, загнали в гроб, как Ивана Овсинского в прошлом веке. Как загоняют в этом веке ныне Мальцева и Моргуна, Сулейменова и Бараева. Последние двое твои ведь, единокровники! Канаду тридцатых помнишь?

– Я помню Казахстан.

– Канадский урок – самый страшный для Xomo-Sapiens. Ветровая эрозия от пахотной дури сделала бесплодной половину государственных земель, вырвала кусок хлеба из глотки миллионов. А ведь накоплены были уже на той фактуре монбланы реальных доказательств: в сотнях хозяйств на всей планете уже доказано было трудом и практикой – не плуг, а плоскорез, сошник спасают землю от гибели, а нас – от голода. Сошник почти что вдвое увеличивает урожай, бережет почвы от эрозии, накапливает гумус, влагу, формирует микрофлору в верхнем слое. Да что говорить, ты сам это знаешь не хуже меня.

Какие-то ничтожные тридцать лет утекли после Канады – и вот он Казахстан! Еще дебильнее напор плугарей. Все чаще думаю: не дурь это. За всем разором – людоедский ум маячат. Которому нужен именно голод, как поводья и хлыст для ямщика. А вы – церберы и сторожевики этой хищной силы и хищного ума. Я что, не прав?

– Смотря, с какого боку все это оценивать.

– Юлишь, капитан. Скажи мне, зачем ты нацепил эти погоны, преследуешь исконных хлеборобов, арестовал отца и мать Евгена? Зачем эти нашлепки на плечах тебе, знающему всю подноготную истинного хлеборобства? Тебе, потерявшему родные степи, тоже нужен троцкистский и свердловский голод для славян и для казахов?!

– Мне есть чем откозырять в ответе. Но перебьешься. Ты же не всем со мной поделился.

Не мог он поделиться с Прохоровым сведениями о себе. Расшибив в кровь лоб и душу в команде Сулейменова, надрывавшего силы в бесплодной драке с плужниками, изнывший в живодерном разоре родных степей и народа своего, наглотавшись черной эрозийной пыли – зажегся тогда он, МНС Гульбаев, неугасимо тлеющий ненавистью к пришлым из Руси ордам пахарей. Еще не сознавал он, что эта его этно-ненависть была хоть и побочным, но крайне нужным «продуктом» для кукловодов, затеявших руками Хруща целинную эпопею. И пригодился ведь этот «продукт», сработал, когда отваливался ломоть Казахстана от СССР. Охотно и брезгливо отвалился, без проблем и сопротивления, а русские и уральские казаки стали первыми мишенями для местных.

Гульбаеву хватило тогда ума осознать исполнительскую, шестерочную суть прибывших в Казахстан агро-баранов. Но кто стоял за нашествием? Хрущ… скорее всего это – козел при стаде, и не больше. В пастухи он не годился. Так кто ж все-таки стоял за сотворившимся?

Это недоступное познание маячило где-то за горизонтом. И он, МНС Гульбаев, полез к нему служебными ступенями, карабкаясь по ним настырно и цепко. Он сблизился с полпредами Конторы. Таких немало ошивалось вокруг Сулемейнова и Бараева, с единственною целью: знать все, что затевают эти ученые антипахари, знать, «держать и не пущать».