СТАТУС-КВОта

«Отринуть все, что нажито и напиталось роскошью комфорта, отрезать и отбросить родственные связи, уютный плеск Нильской воды и шорох камышей, телесный смак от случек с туземками, азарт и магию ракушечного хомута, в который он впряг скопища аборигенов – все это бросить?! И гнать, загнав три, иль четыре пары лошадей в пустыне, к какой-то, чтоб она трижды сдохла, горе Килиманджаро… с кораблем на склоне?! Чтоб по камням уплыть на нем?! И как вам нравится такой кошмар?! Да будь все проклято на этом свете, чтоб треснули глаза и вылезли кишки из задницы того, кто это видумал!»

Остервенело подвывая, топая ногами и плюясь, он замахал руками, подзывая колесницу. Собачий обостренный нюх подсказывал ему: все это надо делать. И чем скорей – тем дальше от своей могилы. Где почему-то кормят своим телом рыб.

Хрипели, роняли клочья желтой пены на щебень два черных жеребца, дрожали и подламывались их ноги.

Пали в пустыне, на обглод шакалам, три пары загнанных коней. Но все-таки стоял Адам перед вздымавшейся ввысь твердью Килиманджаро. Свисала с плеч его легкая сума, где бугрилась скудная поклажа: еда и кошка при льняной веревке.

От подошв его сандалий уходила в небо щебенчатая крутизна. И утопая ступнями в щебне, стал подниматься в гору первочеловек, цепляясь взглядом за изумрудно свежий разлив кустарников и леса в высоте.

Истрепанный гонкой по пустыне, он лез к ним с тоскливым, жалким страхом жертвы, чью спину припекала шибающая смертоносность неведомой погони.

– А мне что делать, господин?! – вцепился ему в спину вскрик черного нубийца снизу. На эбонитовом лице раба кричали растерянной тоской глаза.

Ич обернулся. Лежали на земле два жеребца – последних, подергивались ноги их в конвульсиях.

– Ты уже не раб. Я отпускаю тебя – бросил вниз Хозяин. И тут же выщелкнул из памяти всех трех: три обгоревших угля средь золы всей прежней жизни.

…Чахлые кустарники сменялись акацией, отцветающей мимозой и низкорослым лавром. Среди которого все чаще вздымались на семь и десять локтей темно-зеленые пирамиды кипарисов.

Он миновал их на исходе сил, стремясь добраться засветло до рощи олеандров. Добравшись к самому закату, рухнул на колени. Встал на четвереньки. Бежала изо рта слюна, пот заливал глаза, загнанно ломилось в ребра сердце.

Спустя минуты, стер краем сумки пот с лица. К глазам, сознанию льнула зеленая прохлада бытия. Шершавые стволы горного олеандра, вцепившись корневою хваткой спрута в каменистый склон, вздымались бурыми свечами в бездну небес. Средь них там и сям плескала в глаза яичная желтизна щепы вокруг пней, валялись груды веток. Здесь не столь давно отзвенела пилами и стуками секир массивная порубка.

Пахнуло сзади зловонием, спину обдул сиплый выдох. Ич ужалено развернулся. В двух шагах, вдавив копыта в податливо-лесную прень, стояло чудище. Торчком дыбилась на загривке бурая щетина, отточенная желтизна клыков на длинной морде способна была срезать дерево толщиною в ногу. Вепрь высился над Ич-Адамом, янтарно хищные зрачки прощупывали человека со спокойным равнодушием убийцы.

Скелет Адама разжижался от ужаса, стоял дыбом седой пух на черепе.

Кабан подался к человеку, обнюхал со свистящим храпом. И развернувшись, двинулся к кустам. Шуршали сохлой грязью, терлись друг о друга две литые ляжки, короткий куцый хвост нетерпеливо, раздраженно дергался.

Наполовину заштрихованное ветками, роилось за кустами стадо. Клыкастая орда в полсотни или более голов застыла в ожидании сигнала. Вепрь трубно, успокаивающе хрюкнул. И стадо: поджарая, матерая банда отборных секачей – без поросят и самок, растворилась средь стволов.

Ич оживал. Убийца пощадил его?

Загомонили голоса. Ич ринулся к кустам. Забился в них, притих, укрытый переплетом веток.

Озлобленные крики, хлест плетей по человечьей плоти вспухали снизу какофонией. К вершине поднималась людская вереница: рабы, хватая ртами воздух, несли шесты на плечах. Зависли клетки, плетенные из лозняка. В плетенках оглушительно, истошно гомонила живность: орали, крякали, квохтали гуси, утки, индюки, павлины.

Надсмотрщики гнали караван к вершине с остервенелой спешкой, тревожно задирая головы: зловещей, предгрозовой синевой сгущалось небо.

Дождавшись арьергарда, Адам, крадучись, двинулся вслед каравану. Увидел через несколько минут: людская цепь уткнулась в кольцо стражи. Охранники, посмотревши клетки, пропустили караван к вершине.

Неведомой от сотворения мира бедой, напитывался воздух. Всполошено перелетала с яруса на ярус, взрывая листья в кронах, стая обезьян, истошный визг и уханье гиббонов, беснующихся в зарослях мимозы, врывался в уши стражников. Они вдруг ощутили, как вздрагивает и подергивается под ногами твердь горы: как кожа лошади, в которую вошли отточенные жала слепней.