СТАТУС-КВОта

Вместо того, чтобы договориться, принять все их условия и покаянно рвать последние волоса на плеши, вы охамели и сами полезли в клетку. Теперь вас повезут в ней по Европе, как свиней. Иван Серов возил так Кейтеля в тюрьму, и тот стоял в свином говне по пояс и тыкался в него лицом.

– Так… что нам делать?! – выдавил сквозь спазм в горле Зюсс, бросив свирепый взгляд под кресло, там приглушенно брякал, гонял когтистой лапой какую-то дрянь кот.

– Что делали всегда. Ползти к ним на карачках, лить слезы и драть пейсы, вылизывать туземцам языком заляпанные башмаки. Терпеть, искать подходы к вожакам, подкладывать им в постели своих баб и ждать: пять, десять, двадцать лет, когда вы снова их взнуздаете.

– Кто вы, мой господин?! – надтреснутым и воющим фальцетом взмолился Зюсс.

– Какая разница тебе, трихомонаде, в чьей прямой кишке, в какой простате ты обитаешь, чьи соки сосешь? Делай наше дело. Теперь, как говорят все ваши песьи головы: конец связи.

Зюсс встал. Шатаясь, заковылял к двери, метнув страдающий и отрешенный взгляд под кресло: там хищно все еще резвился сиамский кот, швыряя лапами по доскам трескучую хреновину.

Дойдя до двери, Зюсс остановился: занозой торчала в памяти какая-то абракадабра, смысловая чушь. Вернулся, заглянул под кресло. Почуял что ползет мороз по спине. Сиамский кот, азартно полыхая зеленью глаз, гонял по полу телефонный штепсель. Была такая мерзкая привычка у котяры – выдергивать из розетки шнур со штепселем и резвиться с ним как с дохлой мышью.

Зюсс говорил по выключенному телефону. С ним объяснялась пустота. Но тем нещадней стал ее приговор: не рыпаться под рухнувшей лавиной, скулить, лить крупную слезу и показательно мочить штаны от страха.

Он не поехал в Кремль, вышел в сад, сел в беседку и вызвал к себе на дачу Сахаровского. Который до этого обговорил все с Пономаревым. Мозг Зюсса изнывал в чудовищной нагрузке, панически и перегрето трепыхался в черепной коробке: «Опять все начинать сначала, как в 54-м?».

Он подозвал телохранителя, велел:

– Зажги костер в мангалке. Добавь сандала с самшитом.

Когда заполыхало пламя и вкрадчивый пряный аромат сандалового дыма втянулся в ноздри, он стал успокаиваться.

Сахаровский прибыл через пол часа. Охранник, доведя его до входа в беседку, удалился. Гость сел поодаль. Уставился в огонь небывало и незнакомо жесткий и молчаливый: ни тени прежнего благоговения в осанке, лице. Кошмарная, палаческая маска была вместо лица у Цукермана.

…Зюсс, опершись подбородком о трость, отвел глаза от этой маски, стал разглядывать сияющий носок калоши. Сказал, не поворачивая головы:

– Не будем психовать, Саша. Мы немножко разные с тобой,

– Мы совсем разные, Мойша – не согласился Цукерман. Зюсс дрогнул, вытерпел. Продолжил.

– Сосуды в химлаборатории могут быть и разные: правый, левый. Но если между ними соединительная трубка, тогда это сообщающиеся сосуды. И разница между ними небольшая, когда в них одна кровь.

– Но этой разницы хватило, чтобы в начале сорок первого сотни германских сефардим и ашкенази поехали с золотом и бриллиантами в Швейцарию, Америку и Бельгию. А сотни тысяч – в Майданек и Освенциум: те которые не согласились ехать в Палестину. Ты помнишь, Мойша, как вы их называли? Я тебе напомню: «Сухое сено».

Смотрел перед собою, не поворачиваясь к Зюссу, Цукерман. Не отпускало его видение, а которое он вплавился как мошка в груду янтаря: на дощатой грубости стола блестит хромированный тесак, в канавку коего влипла бордово-черная полоска. А рядом – побелевший палец Ленечки, распятый на столешнице.

Зюсс зверино обострившимся чутьем почти увидел и предугадал это видение. Сказал:

– С Гордеева сорвем звезду. Тебе – добавим. Теперь между тобой и мной нет никого, и все дела, что между нами…

– Ты не про то говоришь, Зюсс, – воткнулся в речь Цукерман. – Мы за дела поговорим, когда я от тебя услышу кое-что о Левине.

– Что именно?

– Я хочу услышать, что эта блядь кровавая, твой вурдалак, ни разу больше не появится в КГБ у Семичастного. И я тебя предупреждаю: где встречу его – в сортире, коридоре, в Кремле или на улице – там и пристрелю, как бешеного пса.

– Ты его не встретишь, – с кровью отодрал от себя Зюсс вторую, еще боле саднящую уступку. Первой была стена, доселе разделявшая их статусы, и он, всесильный, неприступный, позволил Цукерману пинками раздолбать эту стену и сделать из нее вонючие обломки равенства.

– Подолжим о делах? – позволил себе инициативу Зюсс.

– А какие у нас теперь могут быть дела?

Спросил не он – мужик, свершающий обход сидящего в капкане, обессиленного медведя. И дело у мужика было одно: как ухайдакать зверя, не попортив шкуру – то ли дубиной по башке, то ли…

– Ну, хорошо, вы сделаете на всю Европу ваше «бум-барах!» про агентуру США в Соцлагере. Давай пошевелим мозгами: кому и что от этого обломится, какое будет «сальдо-бульдо».

– Давай, – пожал плечами Цукерман.

– Начнем с тебя… вы запустили в свет весь компромат про нас…

– Лучше с тебя, – перебил Цукерман.