Нет ничего!… Их двое, только двое!И он — один, и кто она? И вдругНахлынуло опять гнетущее, чужое,Как будто смерть его коснулась рук,Как будто вот сейчас все вырвет, все отнимет,Все, чем он жив, все, что он полюбил,И маску жизнь, как сон недолгий, снимет,И снова будет он — унылый прах могил.И он упал на землю, на колени,Без слов, без слез, разбитый от мучений,И тяжело дыша прижался к ней,Как к няне от пугающих теней.
VI.
И ноги обхватил ее цепляясьИ что-то бормотал несвязно, как во сне…И плакал ветер, плакал, наклоняясьВ струящейся вуалевой волне.Шумели сосны о спокойно-вечномСиянии прогалин огневых,И тень змеясь к теням бежала встречным,И дымные лучи переломлялись в них.Грустила иволга наивная, грустилаО светлом и негрустном; золотилаНа солнце перлы желтые смолаВ морщине теплой темного ствола.
VII.
И голос он услышал над собоюПечально-вдумчивым и низким… НикогдаТаким он не был!… Тихою толпоюПришли спокойные, неспешные слова.«Ну, полно… Я не плачу, я спокойна…Не надо прошлого и не вернуть его!Не греза жизнь и грез я недостойна,И счастья нашего я жду — не своего…Оставь меня с моим, мы одиноки оба!И наша жизнь лишь маленькая пробаПолучше, посветлее как-нибудьПройти томительный и одинокий путь…»
VIII.
И вздрогнул Петр настороженной болью,И к ней припал, и нежен и жесток…И острый поцелуй смешался с слёзной солью,И резал глаз ресницы волосок.И были жесткими горячие ладони,И влажных мягких щёк так нежен аромат;И звуки дня в ушах слились в глубоком звоне…. . . . . . . . . .И слабые изнемогали губы,И чувствовались в них и размыкались зубы,И тайные встречались языки,Мучительно и радостно близки.
IX.
Ушли неверными, неловкими шагамиИ были вяло-хрупки, как во сне…Хрустели листья, ветки под ногами,Горели сосны в солнечном огне.И яркий день был так не согласованС молчаньем их, с пожатьем тихих рук,Как будто по аллее, зачарован,Плыл, тени их оберегая, круг.Судьба и им вложила чашу в рукиС напитком терпко-сладким: без разлуки,По каплям медленным изжить, страдая, все!…Иной, поняв, благословит ее —
X.
Таинственно-глубокую загадку,И в жертву сердце обречет свое,И будет знать, любя, морщин тяжелых складку.Иной, поняв, благословит ее!Не преклонясь, не разгадавши муки,Иной уйдет, вольнолюбивый, прочь —Но не забыть ему протянутые руки,Но одиночества ему не превозмочь!Вовеки недостойным сожаленья,Рабом мерзейшего владыки — наслажденьяТот будет самым низменным рабом,Кто, не поняв, останется вдвоем!