А город далеко — за дымными песками,За чередой гниющих, пьяных луж -С Сюмбекою, с Державиным, с садами,Тосклив и неуютно-неуклюж.Забитые голодные татары,Угрюмо-скучные названия газет,Песчаного смерча размерные ударыИ неба мутный, желто-серый цвет.«Крафт-Эбинг», «Пазухин» у книгоноши;В окно кают заглядывают рожи,И в рубке чередует питияКазанцев круглоносая семья.
XIX.
Все шире Волга к Каме за Казанью,Унылее, отложе берега,И чаще пароходы. Песней, браньюЧетвертый класс шумит из глубока.Туристы, в смокингах и куртках, монотонноСлоняются от носа до кормы;Едят селянку в первом классе сонно,Читают «Тартарена» и «Власть тьмы»…И спорят во втором с насупленным соседом,Как голод, прошлый раз обманутый обедом,Удешевить к сегодняшнему дню —По-порционно или по меню.
XX.
А Волга ширится навстречу мрачной Каме…Вот мглистая она уже видна,Уж оборвал турист боры жеманной даме,Уже влилась суровая волна,И помутнела Волга, стала строже.Сестра угрюмая уже вдохнула ей,Склоняясь медленно в двойное ложе,Трущобно-дикой важности своей.И пароход как-будто встал: нет силыИтти вперед — тяжка вода… ЗастылаИ долго смотрит пристально в глазаПустынная, огромная река.
XXI.
Симбирск-он весь в листве, его не видно!Усадьба барская, просторная. В садахИ с массой соловьев. Он спит солидно,И дремлет цепь фонариков в кустах.Толкутся на терраске пароходаПолуночные пары горожан;Мелькают лодки; млечный путь, как содаПросыпанная… Песенки цыганПоют с веселых, еле видных лодок;И бочки, ящики от чая и селедокС остервенением кидают в жесткий трюм —И пароход и весел и угрюм.
Шумят колеса. Отвалили. Тьма. Лишь точкойМерцает бакен. Только на кормеГорит огонь. Там на диванчик жесткийПетр с Кадей сели. В мягкой ровной тьмeКлокочет, вьется светлой волны гребень.С фонариками на шестах плотыЛениво тянутся, на них пахучий щебеньИ ветки жгут кострами. Сквозь кострыКраснеют сплавщиков насупленные лица.И встречный пароход, как дивная жар-птица,Как пламенный многоголовый змей,Бьет воду крыльями, сгорая от огней.