И Петр нашел в кустах свою могилу,Прильнул с зажженной спичкой — да, она:Обломанные свиснули перила,И столбик-аналой святые письмена:«Блаженни страждущие» скрыл под паутинойИ листьями… И, жутко наступивНа бугорок под старою рябиной,Петр вспоминал двойной, далекий миф.И, новый Агасфер, поник под ношей горькойЗабытых лет и вглядывался зоркоВ страданье каждое в клубке сплетенных днейИ не нашел ужасней и темней.
IX.
Там — в прошлом — не было страданий затаенных,Там было вынесено на поверхность все,И, буднями глухими оскверненных,Несложных мук тупилось ocтpиe.Пикет да водка, да чубук тяжелый,Да два-три собутыльника, халатИ Лютня между ног, и череп голыйВ скуфейкe… Все вошло, все стиснулось в уклад!И хоть он сам был чужд в душe укладуИ мать, потом жена, кричали «Нет с ним сладу!»И нигилистом был он окрещен —Однако был и он, как все, порабощен.
X.
Порабощен, по крайней мере, с виду,И если он небрежно разбивалПод ахи родственников нужную Киприду,Подарок князя Т., и если пышный балОн разгонял суровым сквернословьемИ карманьолу, вместо гимна, пел,И вольнодумствовал — он был прикрыт сословьем,И сам князь Т. все потушить умел.И было так, как будто карманьолаИ сквернословие приправой были, школойРоссийского дворянства, потомуЧто прикрывали и насилие и тьму.
XI.
Когда бы Петр учился не в приюте,В иной среде, с учителем иным,Иной наукe и житейской сути -Отечества б он понял сладкий дым.И бунт его оставил бы КипридуСиять слепым, склонившимся лицом,Презренье претворилось бы в обиду,И широко взглянул бы он кругом,Подальше предводителя и бреднейО том, о сем, и был бы не последнимИ смелостью и пламенным умомЗа волю и за родину бойцом.
XII.
Но думал Петр о той, которая любила,Но думал Петр о близком, о другом,И палкой рыл склонясь свою могилу,Себя стараясь вспомнить стариком,Любившим маленькую, нежную Людмилу -Последнего ребенка… Как онаЕго по садику заботливо водила,Про каждую букашку и зверкаРазсказывала, тихо улыбаясь,И переспрашивал ее он увлекаясь,И перед смертью девочка емуСнимала с глаз слепую пелену.
XIII.
И он уж чувствовал, как близко дуновеньеНеведомых, сияющих миров,И с сердца ржавые спадали тихо звенья,Как в сказке у Iohann'a, и, суров,Он часто плакал в старом кабинете,И слезы поскорей смущенно вытирал,Когда на гулком, радостном паркетеЗнакомую походку различал…Она в последний день до утра просидела,И у нее на ручке холоделаЕго морщинистая желтая рука…Она ему закрыла и глаза.