Сторона Германтов

— Но я и не имею в виду, что он женственный. Вы бы хоть слушали, что я говорю, — возразила герцогиня. — Как только мужу померещится, что покусились на его брата… — добавила она, повернувшись к принцессе Пармской.

— Это так мило, просто восхитительно. Что может быть лучше, чем взаимная любовь двух братьев, — отозвалась принцесса Пармская теми самыми словами, какие произнесли бы многие люди из народа, потому что принадлежность к королевской семье, принадлежность по крови, ничуть не мешает мыслить вполне простонародно.

— Раз уж заговорили о вашей семье, Ориана, — продолжала принцесса, — я видела вчера вашего племянника Сен-Лу; по-моему, он хотел попросить вас об услуге.

Герцог Германтский нахмурил юпитерову бровь. Когда ему не хотелось оказать какую-нибудь услугу, он предпочитал, чтобы его жена тоже за это не бралась, зная, что выйдет все то же самое и что люди, к которым обратится герцогиня за помощью, запишут эту помощь на общий счет их семьи, точно так же, как если бы просьба исходила от одного мужа.

— Почему он сам меня не попросил? — сказала герцогиня. — Вчера он провел здесь часа два, и, господи, до чего с ним было скучно! Он был бы не глупей других, если бы ему, как другим светским людям, хватило ума не строить из себя умника. Но этот налет учености — просто ужас. Старается ловить все то, что носится в воздухе… и чего он не понимает. И говорит о Марокко, это невыносимо.

— Он не хочет туда возвращаться из-за Рашели, — заметил принц де Фуа.

— Но ведь они расстались? — перебил г-н де Бреоте.

— Не очень-то они расстались, судя по тому, что я ее застал позавчера у Сен-Лу в гарсоньерке, и непохоже было, чтобы они ссорились, уверяю вас, — ответил принц де Фуа, обожавший распространять любые слухи, которые могли бы расстроить брак Робера, хотя, скорее всего, принца вводило в заблуждение то, что этих двоих, несмотря на то что их союз и в самом деле уже распался, иногда еще тянуло друг к другу.

— Эта Рашель рассказывала мне о вас, я ее встречаю иной раз с утра на Елисейских Полях, ветреная особа, как у вас говорят, дама полусвета, если хотите, или дама с камелиями[328], в переносном смысле, разумеется. — Так говорил мне принц Фон, старавшийся показать, что разбирается во французской литературе и в тонкостях парижской жизни.

— Да-да, насчет Марокко… — воскликнула принцесса, внезапно уловив суть дела.

— Какие у него могут быть просьбы насчет Марокко? — сурово изрек герцог Германтский. — В этой сфере Ориана совершенно бессильна, и ему это известно.

— Он полагает, что изобрел одну стратегию, — продолжала герцогиня, — но он про все что угодно говорит какими-то немыслимыми словами, даром что в письмах у него кляксы. Вчера сказал, что ел божественную картошку и снял божественную ложу бенуара.

— Он говорит на латыни, — добавил герцог.

— Как это на латыни? — спросила принцесса.

— Честное слово! Ваше высочество, Ориана подтвердит вам, что я не преувеличиваю.

— А как же, сударыня, вчера он выпалил одним духом, как одно слово: «Не знаю другого столь же трогательного примера „Sic transit gloria mundi“». Я сумела привести ее вашему высочеству, потому что мы расспросили десятка два знакомых, призвали на помощь «лингвистов» и в конце концов установили, что он такое сказал, но Робер произнес это без запинки, мы едва успели разобрать, что там внутри латынь, он был как персонаж «Мнимого больного»[329]! И все это по поводу смерти австрийской императрицы[330]!

— Бедняжка, — воскликнула принцесса, — такая чудесная женщина!

— Да, — согласилась герцогиня, — слегка сумасбродная, слегка безрассудная, но очень славная, очень любезная и милая сумасбродка, только я никогда не понимала, почему бы ей не купить такую вставную челюсть, чтобы она держалась на месте, а то, бывало, не успеет она договорить фразу до конца, как челюсть падает, и, чтобы ее не проглотить, бедняжке приходилось замолкать на полуслове.

— Мне о вас говорила эта Рашель, она сказала, что миляга Сен-Лу вас обожает, любит даже больше, чем ее, — сказал мне багроволицый принц Фон, по-людоедски поглощая обед и скаля в непрестанном смехе все зубы до единого.

— Но тогда она, вероятно, ко мне ревнует и терпеть меня не может, — отозвался я.

— Ничуть, она наговорила о вас массу добрых слов. А вот если бы принц де Фуа любил вас больше своей любовницы, та бы вас, вероятно, ревновала. Не понимаете? Поедемте домой вместе, я вам все объясню.

— Не могу, я к одиннадцати еду к господину де Шарлюсу.

— Вот как, он вчера прислал мне приглашение приехать к нему сегодня на обед, но не позже без четверти одиннадцати. Если вы к нему собираетесь, проедемся со мной хотя бы до Французского театра, вы окажетесь на периферии, — сказал принц, уверенный, по-видимому, что это значит «поблизости» или «в центре».