Сторона Германтов

— Сударыня, уверяю вас, я даже выразить не могу, насколько вам это придется по вкусу! Признаться, стиль ампир всегда меня волновал. Но то, что можно увидать у принцев Йенских, — это просто наваждение. Трофеи, унесенные отливом египетского похода, всплывшие к нам обломки античности, все, что затопляет наши дома, сфинксы, которые укладываются у ножек кресел, змеи, обвивающиеся вокруг канделябров, огромная Муза, протягивающая вам маленький подсвечник, чтобы осветить партию в бульот, или преспокойно взбирается на ваш камин и облокачивается на каминные часы, и потом все эти помпейские светильники, маленькие кровати-лодочки, точь-в-точь как будто их нашли в Ниле и оттуда вот-вот появится Моисей, и эти античные квадриги, который мчатся галопом вдоль ночных столиков…

— Мебель ампир не очень удобна, — робко заметила принцесса.

— Не очень, — признала герцогиня и тут же с улыбкой возразила: — Но мне нравится сидеть на этих неудобных стульях красного дерева, обтянутых гранатовым бархатом или зеленым шелком. Я люблю это неудобство воинов, для которых мыслимо только курульное кресло и которые посреди большой гостиной составляют крест-накрест ружья и швыряют в груду лавровые венки. Уверяю вас, что у принцев Йенских никто ни на миг не задумывается, удобно ли ему сидеть, когда видит перед собой долговязую девку Победу на фреске, украшающей стену. Муж скажет, что я негодная роялистка, но я совсем не благонамеренная особа, вы же знаете, и уверяю вас, что у них начинаешь любить все эти «Н», всех этих пчел[341]. Господи, при королях мы так долго были не очень-то избалованы в смысле славы, а все эти воины добывали столько корон, что вешали их на подлокотники кресел, и, по-моему, в этом есть известный шик! Вашему высочеству надо бы…

— Господи, как хотите, — сказала принцесса, — но мне кажется, это будет нелегко.

— Вот увидите, ваше высочество, все устроится превосходно. Они прекрасные люди, и неглупые. Мы к ним водили госпожу де Шеврез, — добавила герцогиня, зная силу примера, — она была в восторге. Их сын даже весьма приятный молодой человек… Сейчас я скажу что-то несколько неподобающее, — добавила она, — но у него такая спальня и, главное, такая кровать, где бы мне страшно хотелось спать… без него! А еще более неподобающе то, что однажды я его видела в постели, когда он болел. Рядом с ним на краю кровати растянулась длинная очаровательная сирена, изваяние с перламутровым хвостом, а в руке она сжимала что-то вроде лотосов. Уверяю вас, — продолжала герцогиня, не сводя с принцессы нежного, пристального и проникновенного взгляда и замедляя темп речи, чтобы еще больше подчеркнуть слова, словно по мановению длинных выразительных рук вылетавшие одно за другим из ее красивых, капризно сложенных губ, — уверяю вас, рядом со всеми этими пальметтами и золотой короной зрелище было волнующее, ни дать ни взять «Юноша и смерть» Гюстава Моро (вашему высочеству, конечно, известен этот шедевр).

Принцесса Пармская, даже имени художника не знавшая, энергично закивала головой и страстно улыбнулась, демонстрируя восхищение этой картиной. Но энергичная мимика не могла заменить огонька, который не загорается у нас в глазах, когда мы не знаем, о чем с нами говорят.

— Он красавец, надо полагать? — спросила она.

— Нет, он похож на тапира. Глаза, как у королевы Гортензии[342]

, глядят исподлобья. Но он, вероятно, решил, что мужчине смешно подчеркивать подобное сходство, так что все это незаметно благодаря восковым щекам, из-за которых он похож на мамлюка. Чувствуется, что полотер приходит к нему ежедневно. Но Сванн, — добавила она, возвращаясь к кровати юного герцога, — был потрясен сходством между этой сиреной и «Смертью» Гюстава Моро. Впрочем, — добавила она, ускоряя темп, но по-прежнему храня серьезность, чтобы было смешнее, — ничего удивительного, у юноши был насморк, но теперь он в добром здравии.

— Говорят, он сноб? — осведомился г-н де Бреоте неприязненным и сварливым тоном, явно ожидая на свой вопрос точного ответа, словно спросил: «Говорят, что у него на правой руке четыре пальца, это так и есть?»

— Бо-оже мой, не-ет, — с нежной снисходительной улыбкой отозвалась герцогиня Германтская. — Ну, может, самую капельку, с виду, ведь он очень молод, но меня бы удивило, будь он в самом деле снобом, потому что он умен, — добавила она, словно, по ее мнению, снобизм был полностью несовместим с умом. — Он остроумный, иногда забавный, — сказала она, досмеиваясь с видом знатока и гурмана, будто признавать за кем-нибудь остроумие полагается непременно с веселым видом или будто именно сейчас ей вспомнились остроты герцога Гвасталльского. — Впрочем, поскольку он не принят в свете, ему и негде упражняться в снобизме, — заключила она, не принимая в расчет, что ее слова не прибавят принцессе Пармской желания посетить этот дом.

— Вот не знаю, что скажет принц Германтский, если узнает, что я у нее была, ведь он ее зовет «госпожа Йена».