«Строгая утеха созерцанья». Статьи о русской культуре

Слава Родины, которую подрастающее поколение собирается «гордо и смело» нести вперед, как можно заметить, поддерживается и создается не только трудовой деятельностью, но и готовностью защищать ее от внешнего врага. Не случайно детские игры приобретают идеологическую нацеленность: «В наших играх мы уходим / В бой за счастье всей родной земли»[1495]. Особенно отчетливо эта мысль проводилась в текстах 1930‐х гг.: «Мы делаем прыжки, / Бросаем мы снежки, / И мускулы крепки / У нас. // Такая подготовка, / И сила и сноровка / Всем маленьким бойцам / Нужна!» Как оказывается, «подготовка, сила и сноровка» нужны потому, что «готовят нам враги войну»[1496]. Когда пионер поет «Буду расти я здоровым, смелым, / Бодрым и в зной, и в метель», он осознает, что это необходимо для того, чтобы в будущем «свой парашют открывать умело, / Бить без промаха в цель»[1497]. Дети готовы к труду, но в такой же мере они готовы и к обороне, получая (знаменитый) значок БГТО (Будь готов к труду и обороне!): «К обороне мы готовы и к труду»

[1498]. Отсюда и появление характерного клича в «Спортивном марше»: «Физкульт-ура! Ура! Ура! Будь готов, / Когда настанет час бить врагов, – / От всех границ ты их отбивай! / Левый край! Правый край! Не зевай!»[1499] Отсюда же и совет вратарю, который «часовым поставлен у ворот»: «Ты представь, что за тобою / Полоса пограничная идет»[1500].

Следует отметить, однако, что подобный взгляд на целевую установку занятий спортом отнюдь не является приоритетом советской идеологии. Как показывает история физической культуры и спорта, одной из главнейших функций этого рода человеческой деятельности всегда была подготовка молодого поколения как к труду, так и к военной службе[1501]. В определенные исторические периоды и в других обществах и государствах, прежде всего тоталитарных и милитаристских, пропагандистские тексты о телесном здоровье и бодрости духа должны были играть и играли важную роль.

Отраженная в песнях концепция физически и духовно здоровой личности, формирующейся в процессе применяемых в детском возрасте мер по укреплению здоровья, оказывается напрямую связанной с идеей «вечной молодости», достигаемой путем постоянной тренировки и закалки организма («Чтобы тело и душа и душа были молоды…»[1502]

; «Каждый может быть моложе…»[1503]), что в свою очередь сказывается на здоровье и молодости (и даже непрерывного омоложении) государства: советская страна «идет вперед» «молода и сильна»[1504]; «Наша вся страна родная / Молодеет с каждым днем, / Горькой старости не зная, / Мы в родной стране живем»[1505]. «Юность, живи и здравствуй…»[1506]; «Юность непобедима, / Это всем понять необходимо»

[1507] – утверждается в песнях, а следствием веры в непобедимость юности становится убеждение в вечной жизни на земле: «Мы верим в свое бессмертье…»[1508]

Своим содержанием, риторическими приемами и топикой советские детские песни о здоровье преследовали цель оказывать на поющих психотерапевтическое воздействие, создавая в них убежденность в необходимости физической закалки и укрепления здоровья занятиями физкультурой и спортом для того, чтобы стать достойной сменой старшему поколению строителей коммунизма. И следует отметить, что по крайней мере на протяжении нескольких десятилетий роль эта выполнялась песнями вполне успешно.

5. Личное имя в литературе и культуре

С. М. Толстая

ПРЕДИСЛОВИЕ К РАЗДЕЛУ

Интерес Елены Владимировны к антропонимии никак нельзя назвать случайным. Он закономерно продолжил ее занятия святочными рассказами, темой «календарной прозы», святок вообще и святочной баллады Василия Жуковского в частности. Столь же неслучайным было и ее обращение к другому «ответвлению» темы святок – к новогодней елке. Тем не менее в общем контексте ее литературоведческих работ антропонимическая тема кажется в какой-то степени инородной. Это можно объяснить тем, что личные имена до недавнего времени считались преимущественно объектом лингвистики (ономастики) и изучались прежде всего со стороны их происхождения, этимологии, структуры[1509], отчасти со стороны узуса и циркуляции имен и значительно реже со стороны их культурной функции[1510]. В определенной степени имена интересовали и историков и этнографов, в частности правила выбора имен, состав и эволюция именника, традиции, ритуалы и запреты, относящиеся к имянаречению, магия имени и т. п.[1511]