«Строгая утеха созерцанья». Статьи о русской культуре

Я вернулась на завод и параллельно стала учиться на автоматике и телемеханике. А это значит – работа и вечерние занятия, довольно напряженные, три раза в неделю. Готовились к химии – помню, была сессия, долго делали какие-то химические опыты, как полагалось, готовились к математике, еще что-то было, и зимой, как обычно, сдавали сессию. И я сдала эту сессию. Более того, я по аналитической геометрии получила – единственная из всей группы – пятерку, чем горжусь до сих пор.

Но тем временем жизнь шла. Мы с Элкой очень много общались – она была на другом таком же заводе, у нее примерно так же протекала судьба, как и у меня. Мы встречались очень часто и ходили в библиотеку, которая тогда была русская библиотека – замечательная библиотека на Вышгороде, она потом переехала. И я брала химические, физические книжки – стопочку, и вторая была стопочка – Матисс вышел вдруг с картинками, вдруг появились открытки матиссовских рыбок, вдруг вышла книжка – я ее купила случайно, и она потом пропала – Синявского и Голомштока, уже давно покойных – маленькая брошюрка про Пикассо[1751]

. Тут много всего было связано с Лорой. Она, конечно, очень способный человек и очень сильное влияние на меня оказала. Ну и Татьяна – Таня в это время была в Сыктывкаре[1752]

. Это был мой второй год после окончания школы. И тут я поняла, собственно говоря, что я делаю: нравится мне, так сказать, правая стопка книг, а должна я заниматься левой.

Выбор у меня был такой: или библиотечный, или педагогический, или литературный. Дело в том, что я не знала простого слова «филология». И потом где-то вот к концу этого учебного года (весной 1960-го) я узнала, что есть такой филологический факультет при университетах, и что можно туда поступать и заниматься литературой. Я бросаю Политехнический – просто забираю документы. Мама в ужасе. Соседи говорят – не Дилакторские, другие: «Мы бы не позволили!» Мама говорит: «А как не позволишь?» Она была обижена, потому что все раньше нее узнали об этом. Только папа меня понимал: он считал, что это мое дело. Он понимал: ну гуманитарий. Но мама просто в ужасном была состоянии. И вот я приезжаю сдавать экзамены в Ленинградский университет на филологический факультет – а прошло два года и, в общем-то, что-то забылось уже, какой был бал в «Мертвых душах» и как там чиновничество показывалось. Я уже стала не так хорошо учиться – у меня была одна тройка, две четверки, и на очное я не прошла. Наверно, расстроилась. Ну, не прошла – и не прошла. Но меня все же взяли на заочное. Принимали тогда громадную группу – сколько тогда принимали людей, ума не приложу.

Опять же вернулась я на завод. Август месяц. Подходит ко мне опять все та же Ирка Золотова и говорит: «Слушай, поехали на Кавказ! Поехали – путевки есть!» И я поехала на Кавказ. И вот это была замечательная поездка на Кавказ – «лучше гор могут быть только горы». Причем началось это с Нальчика, и мы отправились через перевалы – Баксан, Эльбрус – какие-то перевалочные пункты, грязища – спальные мешки, в которых никогда не было никаких вкладышей, это никогда не приходило в голову, что еще вкладыши должны были быть. В общем, все это было хорошо и прекрасно – казалось, что лучше гор действительно не может быть ничего и что я обязательно вернусь. И это было просто невозможно, впечатление было невероятное – космос. Все под тобой: ты уже почти на Эльбрусе… Мы выбежали на мороз – лунища! Зима! Это была самая высокогорная гостиница – она была построена в форме старого автобуса. И там было тепло, хорошо, песни пели, романы какие-то были – все как полагается. И потом с Эльбруса через перевал Бечо, который считается довольно трудным, перевалили, и вдруг… Закавказье – это совершенно иное: мы попали в Сванетию, которая сейчас вообще практически от мира отгорожена – и везде эти запахи, эти виды, все совершенно новое. Короче говоря, мы доехали до Сухуми, в Сухуми пожили, покупались в море, сгорели, денег оставалось пять рублей, эти пять рублей на что-то ушли, но все-таки нас как-то кормили, и мы дожили и доехали до дому.

Я приехала и пошла на завод. Надо сказать, потом оказалось, что делали сплошной брак. Я там и на прессиках работала, и на большом прессе, и на водородном – это именно то, на что я сдавала – оператор-термист. На водородной печке работала: приклеивались маленькие полупроводнички на такие платформочки, к ним потом припаивались палочки такие – у меня все это потом лежало. Там было конструкторское бюро, которое проверяло нашу работу, и поэтому много отбрасывалось. Но даже то, что не отбрасывалось… Илья Малкин работал на этом заводе бог знает сколько. Завод был закрытым, военным, и когда его сестра Ата уехала в Израиль, а он был на очень хорошей должности – его очень сильно понизили тогда. Но это было много лет спустя. Вначале этот завод назывался Завод полупроводниковых сопротивлений, а потом он стал Радиотехническим заводом имени Пегельмана – года через полтора-два после того, как он открылся в 1958 году.