Съ подачи лжеюзера *** прочелъ нѣсколько матерiаловъ электроннаго журнала «Скепсисъ», прежде всего касательно Православiя въ школѣ. Сами по себѣ эти матерiалы неубѣдительны (авторы Чернышевскаго объявляютъ классикомъ русской литературы, культуру русскую считаютъ свѣтской и существующей не то съ XVI, не то съ XVIII в. и въ своей логикѣ дѣлать это вынуждены), но при этомъ и забавны: упрекая сторонниковъ введенiя ОПК въ томъ, что тѣ маскируютъ Законъ Божiй подъ «свѣтскiй» предметъ, сами они прибѣгаютъ къ еще болѣе изощренной маскировкѣ (возможно, неосознанной), называя свое атеистическое міровоззрѣнiе «научнымъ». Но не такой ужъ неосознанной, на самомъ дѣлѣ, – хотѣлось бы столкнуться хотя бы съ ритуальнымъ сожалѣнiемъ по поводу того, что въ странѣ побѣдившаго соцiализма атеизмъ въ воспитанiи навязывался въ открытую. Нѣтъ, такихъ сожалѣнiй мы не обнаружимъ, напротивъ, – эта эпоха мыслится какъ золотой вѣкъ.
На самомъ дѣлѣ, конечно, образованiе безъ міровоззрѣнческой подкладки невозможно, и мы сталкиваемся съ обычной проповѣдью атеистическаго образованiя – для меня, какъ и для всѣхъ православныхъ, очевидно, непрiемлемаго. Пропагандируемый въ школѣ атеизмъ не такъ ужъ страшенъ, поскольку школа какъ система окончательно утратила остатки авторитета, и таковымъ могутъ обладать лишь отдѣльные учителя. Но тѣмъ не менѣе говорить своему ребенку съ достаточной регулярностью «то, что вамъ разсказали въ школѣ, полная чушь», навѣрно, неправильно (хотя и придется).
Но справедливо одно: ОПК или ЗБ въ обязательномъ видѣ ничѣмъ, кромѣ какъ упроченiемъ позицiй атеизма, обернуться не могутъ. Такъ что скептики, будь они умнѣе, должны бы эти идеи всячески поддерживать. А православнымъ ужъ во всякомъ случаѣ не стоитъ настаивать на общеобязательномъ характерѣ этой дисциплины.
Кстати: пока въ школьной программѣ присутствуетъ Л. Н. Толстой, ни о какой клерикализацiи русскаго образованiя говорить невозможно.
…Исходя изъ обычной житейской логики, у университетовъ нѣтъ шансовъ обладать хоть сколько-нибудь сноснымъ преподавательскимъ составомъ. Бездарныхъ людей больше, чѣмъ талантливыхъ, и объединившiеся въ группу первые меньше всего заинтересованы въ томъ, чтобъ рядомъ былъ кто-то, на чьемъ фонѣ они смотрѣлись бы не слишкомъ блистательно. Къ этому прибавляются соображенiя расовыя, политическiя, міровоззрѣнческiя. Нормальная ситуацiя – когда научный коллективъ образуетъ собой боевую сплоченную единицу, объединенную не столько научными интересами, сколько общей научной импотенцiей и общими взглядами. Либо (если исходная ситуацiя не позволила одной группѣ править самовластно) нѣсколько такихъ боевыхъ единицъ. Это при университетской автономiи.
Почитайте хотя бы воспоминанiя Модестова – о томъ, какъ для интересовъ, не выходящихъ изъ круга упомянутыхъ, кiевская профессорская корпорацiя губила историко-филологическiй факультетъ. Одинъ изъ моихъ учениковъ, самъ выпускникъ физфака, описалъ постперестроечную ситуацiю на мехматѣ слѣдующими словами: тамъ смѣняли другъ друга у власти семиты и антисемиты, и въ результатѣ не осталось профессоровъ, способныхъ прочесть на должномъ уровнѣ нѣсколько ключевыхъ курсовъ. Если даже преувеличенiе, думаю, тенденцiя такая была. Господи, а какимъ сплоченнымъ фронтомъ выступаютъ марксистскiя бездарности въ западныхъ университетахъ! Мнѣ жаловалась госпожа Изабель д’Андья, что въ Сорбоннѣ католикъ не можетъ стать профессоромъ по французскому Средневѣковью.
Кромѣ университетской автономiи есть бюрократiя. Она по опредѣленiю исходитъ изъ критерiевъ формальныхъ и содержательно руководить наукой не можетъ.
Какъ выходили изъ этого тупика у насъ? До революцiи была такая фигура, какъ попечитель (аристократъ, влiятельный, не изъ научныхъ круговъ и стоящiй на космической высотѣ надъ профессорскими дрязгами, съ другой же стороны – имѣющiй непосредственный доступъ къ Императору и сводящiй количество рукопожатiй между Императоромъ и профессоромъ до двухъ). Это не ученый, а умный человѣкъ свѣта, знающiй людей, по инстинкту способный отличить шарлатана отъ квалифицированнаго спецiалиста и тѣмъ самымъ преодолѣть какъ формализмъ бюрократическаго подхода, такъ и сплоченное сопротивленiе профессорской корпорацiи притоку свѣжихъ силъ. Схема, которую я рисую, конечно же, идеальна, однако она нѣсколько разъ осуществлялась – потому такъ велики заслуги передъ русской наукой Михаила Никитича Муравьева и графа Сергѣя Григорьевича Строганова. Второй относился къ высшей аристократiи, первый занималъ исключительное положенiе какъ любимый въ дѣтствѣ наставникъ Императора, пользовавшiйся его полнымъ довѣрiемъ.
Значитъ ли это, что я даю рекомендацiи? Нѣтъ, конечно же, ибо если что совершенно непримѣнимо сегодня, то какъ разъ этотъ рецептъ.
Школьныя занятiя моего племянника все больше склоняютъ къ мнѣнiю, что преподаванiе русскаго языка въ начальной школѣ (кромѣ, можетъ быть, нерусскихъ дѣтей, но это – отдѣльный вопросъ) слѣдуетъ запретить.