Сверчок за очагом (пер.Линдегрен)

Джонъ отшатнулся отъ двери, какъ лунатикъ, внезапно очнувшійся отъ страшнаго сна, и отставилъ въ сторону ружье. Потомъ, закрывъ лицо руками, онъ снова подслъ къ огню и нашелъ облегченіе въ слезахъ.

Между тмъ сверчокъ вылзъ изъ своего убжища въ комнату и всталъ передъ ним въ волшебномъ образ.

— Я люблю сверчка, — говорилъ таинственный голосъ, повторяя то, что Джонъ помнилъ такъ твердо. — Люблю за то, что много разъ слышала его, и эта невинная музыка наввала на меня множество мыслей.

— Она говорила такъ! — воскликнулъ фургонщикъ. — Врно!

— То было счастливое жилище, Джонъ, и я люблю сверчка изъ-за него.

— Да, оно было такимъ, Богъ свидтель, — подтвердилъ Джонъ. — Она длала его счастливымъ всегда… до настоящаго времени.

— У ней такой славный, кроткій нравъ; она такъ любитъ домашнюю жизнь, она такъ весела, дятельна и беззаботна! — произнесъ голосъ.

— Недаромъ я любилъ ее такъ сильно, — отозвался фургонщикъ.

Голосъ, поправляя его, произнесъ: "люблю".

Фургонщикъ повторилъ опять: "любилъ". — По нетвердо. Заплетающійся языкъ не слушался его и говорилъ по своему за себя и за Джона.

Эльфъ поднялъ руку и началъ съ умоляющимъ видомъ:

— У твоего собственнаго очага…

— У очага, который она погубила, — перебилъ Джонъ.

— Нтъ, который она такъ часто благословляла и окружала весельямъ, — возразилъ сверчокъ;- у очага, который безъ нея былъ бы только сочетаніемъ нсколькихъ камней, кирпичей и ржавыхъ перекладинъ, но благодаря Дотъ, превратился въ алтарь твоего дома, гд ты по ночамъ приносилъ въ жертву какую нибудь мелкую страстишку, себялюбіе или заботу и воздавалъ честь спокойствію духа, доврчивости и откровенности, такъ что дымъ отъ этого простого камина поднимался кверху, благоухая лучше самыхъ драгоцнныхъ куреній, какія курятся передъ самыми роскошными ковчегами въ пышныхъ храмахъ цлаго міра! У твоего собственнаго очага, въ его спокойномъ святилищ, окруженный его кроткими вліяніями и воспоминаніями, выслушай ее! Выслушай меня! Выслушай все, что говоритъ языкомъ твоего очага и твоего жилища.

— И заступается за Дотъ? — спросилъ фургонщикъ.

— Все, говорящее языкомъ твоего домашняго очага и твоего жилища, должно заступаться за нее! — возразилъ сверчокъ, — потому что эта рчь правдива.

И пока фургонщикъ сидлъ въ своемъ кресл, погруженный въ размышленія, охвативъ голову руками, таинственный духъ стоялъ позади него, внушая ему своею властью его думы и представляя ихъ ему, какъ въ зеркал или на картин. То не былъ одинокій духъ. Отъ печного свода, отъ трубы, отъ часовъ, отъ трубки, отъ чайника, отъ колыбели, отъ пола, отъ стнъ, отъ потолка и лстницы, отъ фургона на двор, посуднаго шкафа въ комнат, отъ всей домашней утвари, отъ всякой вещи и всякаго мста, съ которыми Дотъ приходила въ соприкосновеніе и съ которыми было связано воспоминаніе о ней въ ум несчастнаго мужа, отдлялись воздушные рои крылатыхъ эльфовъ. Не для того, чтобъ встать позади Джона, подобно сверчку, но чтобъ дйствовать и двигаться. Чтобъ воздавать всякія почести образу Дотъ. Чтобъ дергать фургонщика за полы и показывать туда, гд появится этотъ милый обликъ. Чтобъ толпиться вокругъ него и лобызать его. Чтобъ сыпать цвты ему подъ ноги. Чтобъ стараться увнчать его свтлую головку своими тонкими руками. Чтобъ выказать Дотъ свою любовь и нжность. Чтобъ уврить ее, что здсь нтъ ни одного безобразнаго, дурного или вреднаго существа, желавшаго приблизиться къ ней — никого, кром нихъ, игривыхъ и дружественныхъ эльфовъ.

Мысли Джона не разставались съ образомъ Дотъ. Онъ былъ постоянно передъ нимъ.

Вотъ она сидитъ за иглою у огня и поетъ про себя псенку. Такая веселая, проворная, старательная маленькая Дотъ! Волшебныя существа, точно по уговору, уставились разомъ на него глазами и какъ будто говорили:

— Не эту ли славную жену оплакиваешь ты?

За окномъ послышались звуки веселья, зазвенли музыкальные инструменты, раздался громкій говоръ и смхъ. Толпа веселящейся молодежи ввалилась въ комнату; между ними была Мэй Фильдингъ и множество хорошенькихъ двушекъ. Дотъ была краше ихъ всхъ и никому не уступала въ молодости. Эти гости пришли звать ее съ собой. У нихъ устраивались танцы. Если чья нибудь маленькая ножка была создана для танцевъ, такъ это безспорно ножка Дотъ. Но она засмялась, покачала головой и указала на свою стряпню на огн и на столъ, который уже былъ накрытъ, съ такимъ лукавымъ задоромъ, отъ котораго сдлалась еще прелестне. Итакъ, Дотъ весело отпустила ихъ, кивая танцорамъ, одному за другимъ, когда они проходили мимо, но съ комическимъ равнодушіемъ, достаточнымъ для того, чтобъ заставить ихъ уйти и сейчасъ же утопиться, если они были поклонниками Дотъ. И, вроятно, боле или мене такъ оно и было: они не могли устоять противъ ея очарованія. Между тмъ Дотъ вовсе не была холодна отъ природы. О, нтъ! потому что когда къ дверямъ приблизился одинъ извстный фургонщикъ, съ какою радостью бросилась она къ нему на встрчу!

Снова эльфы обратили на него свои взоры и какъ будто говорили: "Неужели эта жена могла обмануть тебя!"