Сверчок за очагом (пер.Линдегрен)

— Одну минутку! — сказалъ Текльтонъ. — Хватитъ ли у васъ духу взглянуть въ окно?

— Почему же нтъ? — удивился фургонщикъ.

— Еще минутку, — продолжалъ игрушечный фабрикантъ. Не вздумайте совершить какого нибудь насилія. Это безполезно, а также и опасно. Вдь вы силачъ; вы можете совершить смертоубійство, не успвъ опомниться.

Джонъ посмотрлъ ему въ лицо и попятился, точно его ударили. Въ одинъ прыжокъ былъ онъ у окна и увидалъ…

О, тнь на домашнемъ очаг! О, правдивый сверчокъ! О, коварная жена!

Джонъ увидалъ ее съ глухимъ джентльменомъ. Тотъ не былъ уже старикомъ, но оказался бравымъ, молодымъ мужчиной, державшимъ въ рук сдой парикъ, подъ прикрытіемъ котораго онъ втерся въ ихъ несчастный и жалкій домъ. Джонъ видлъ, какъ Дотъ слушала его рчи, когда обманщикъ нагибалъ голову, чтобъ шептать ей на ухо; она позволила ему даже взять себя за талью, когда они медленно направлялись по мрачной деревянной галлере къ дверямъ, въ которыя вошли сюда. Джонъ видлъ, какъ они остановились, и замтилъ, какъ Дотъ, повернувшись прямо къ нему лицомъ — которое онъ такъ любилъ! — своими руками приладила парикъ на голов негодяя, смясь при этомъ — вроятно, надъ недогадливостью мужа!

Сначала фургонщикъ сжалъ въ кулакъ свою могучую правую руку, точно собираясь положить на мст льва. Но тотчасъ опять разжалъ кулакъ, растопыривъ пальцы передъ глазами Текльтона (потому что нжно любилъ жену даже въ тотъ моментъ) и въ такомъ вид упалъ ничкомъ на конторку, когда они выходили вонъ, и ослаблъ, какъ ребенокъ…

Джонъ, закутанный до подбородка, возился съ лошадью и поклажей, когда Дотъ вошла въ комнату, готовая къ отъзду.

— Вотъ и я, милый Джонъ! Прощай, Мэй! Прощай, Берта!

Хватитъ ли у нея духу поцловаться съ ними? Хватитъ ли у нея духу быть веселой и радостной при прощань? Отважится ли она взглянуть имъ въ лицо, не красня! Да. Текльтонъ смотрлъ на нее пристально, и она продлала все это.

Тилли укачивала ребенка, шмыгая мимо Текльтона взадъ и впередъ и повторяя въ полудремот:

— Неужели, когда они узнавали, что то были ихъ жены, ихъ сердца были готовы разбиться? И неужели отцы обманывали дтей съ колыбели только для того, чтобъ въ конц концовъ разбить ихъ сердца!

— Ну, Тилли, давай мн ребенка! Прощайте, мистеръ Текльтонь. Куда же двался Джонъ? Скажите ради Бога!

— Онъ пойдетъ пшкомъ рядомъ съ лошадью, — отвчалъ игрушечный фабрикантъ, подсаживая миссисъ Пирибингль въ повозку.

— Мой милый Джонъ. Пшкомъ? Въ ночную пору?

Закутанная фигура мужа поспшно кивнула головой вмсто отвта, а такъ какъ мнимый незнакомецъ и маленькая нянька были уже на своихъ мстахъ, то старая лошадь тронулась въ путь. Тмъ временемъ Боксеръ, ничего не сознававшій, кидался то впередъ, то назадъ, то вертлся вокругъ фургона съ торжествующимъ и веселымъ лаемъ.

Когда Текльтонъ также удалился, чтобъ проводить домой невсту съ ея матерью, бдный Калебъ подслъ къ огню возл дочери; тревога и раскаяніе точили его и онъ попрежнему твердилъ про себя, не спуская съ Берты скорбнаго взгляда:

— Неужели я обманывалъ ее съ колыбели только для того, чтобы разбить ей сердце?

Механическія игрушки, заведенныя для забавы маленькаго Пирибингля, вс давно остановились и замерли въ неподвижности. При слабомъ свт огня въ наступившей тишин невозмутимо спокойныя куклы, борзые кони на качалкахъ съ выпученными глазами и раздутыми ноздрями, старички у наружныхъ дверей ихъ жилицъ, скрюченные почти вдвое на своихъ подгибающихся колняхъ и щиколодкахъ, щелкунчики съ кривыми рожами, даже зври, шествующіе попарно въ ковчегъ, на подобіе пансіонерокъ, точно остолбенли въ фантастическомъ изумленіи, когда Дотъ оказалась измнницей, или Текльтонъ любимымъ, по какому-то странному стеченію обстоятельствъ.

III

Голландскіе часы въ углу пробили десять, когда фургонщикъ подслъ къ своему очагу. Онъ былъ такъ разстроенъ и убитъ горемъ что испугался кукушки, которая мелодично прокуковала десять разъ съ тревожной торопливостью, юркнула обратно въ Мавританскій дворецъ и захлопнула за собою дверку, какъ будто ей было слишкомъ тяжело смотрть на необычное зрлище. Еслибъ маленькій косарь былъ вооруженъ самой острою косою и при каждомъ взмах вонзалъ бы ее въ сердце Джона, онъ никогда не изранилъ бы его такъ жестоко, какъ сдлала это Дотъ.

То было сердце, переполненное любовью къ ней, опутанное безчисленными нитями подкупающихъ воспоминаній, спряденными изъ ежедневнаго вліянія ея милыхъ свойствъ; то было сердце, въ которомъ она водворилась такъ незамтно и прочно, сердце до такой степени правдивое, такое сильное во всемъ добромъ, такое слабое во зл, что оно не могло поддаться сначала ни бшенству, ни жажд мщенія, и въ немъ хватало мста лишь для разбитаго образа его кумира.