Табу

– Можно подумать Ося у нас была ангелом. Нет, девочка моя. Ты ж из принципа шла против течения! Мстила просто так! По привычке! Надо же! В интернат её сбагрили, где научили трём языкам, а на завтрак икру красную подносили на серебряной ложечке. А про щенка того зелёного … – Васька нашел банку пива, где еще булькала выдохшаяся жидкость и осушил, стерев капли с лица тыльной стороной ладони, затем растянулся в кривой и абсолютно чужой равнодушной улыбке. – Это я устроил вам засаду в гаражах, чтобы не дать совершить величайшую в жизни глупость – сбежать с этим нищебродом! Отец оставил следить за тобой, вот я и подслушал разговор по параллельному телефону.

– Тебя там не было, – прошептала я, прогоняя воспоминания того вечера в голове.

– Да ты же так сильно была занята своим горем, увлечена театральными рыданиями в ванной, что никого не видела! Это я подговорил Янку, чтобы она увязалась за тобой, – Васька достал небрежно скрученный косяк и прикурил, рухнув на старое кресло, переднюю ножку которого заменила стопка журналов и пожелтевших газет. Сладковатый дымок поплыл по комнате, затягивая все пространство под потолком тяжелым облаком. – Курицы вы безмозглые. Точно – сестры!

– Ты… ты понимаешь, что говоришь? Ты не мог этого сделать! Янка… она ж совсем маленькая была… Девчонка совсем…

– Ничего бы с ней не произошло, парни должны были попугать немного, да отпустить с миром под папенькино крылышко. Обеих. Но нет же! Ты бросилась наперерез составу, пытаясь спаси сестру, потом нарисовался тот дерзкий перец. Да, я не отрицаю, парни зарвались немного. Перестарались. Но в остальном вы сами виноваты.

– Ты был там? Все это время ты был там? – меня осенила мысль, от которой стало сначала холодно, потом бросило в жар. Слишком много подробностей он знал, а ведь мы никогда об этом не говорили. Я закрыла дверь в тот отрезок прошлого, не пуская в него никого. Лишь однажды рассказала дяде все, что произошло. Помню как на глазах его кудри казалось стали еще серебристее, а взгляд блеклым и безжизненным, он поднял руку, опустил на мой затылок и прижался губами к затылку, впитывая всхлипы и стыд молодой девчонки.

– Конечно, Папа всегда учил меня, что нельзя отпускать ситуацию на самотёк, а то она быстро превращается в «ситуёвину», а из неё найти выход уже сложнее. Как я мог бросить вас?

– Ты наблюдал, как ублюдки издевались над Янкой, как избивали того парня, как я убегала от них по путям и все это время сидел в кустах?

– Зачем же в кустах? В машине. Отец мне подогнал свой старый ниссан, чтобы следить за тобой. Знаешь ли, это было не сложно. Янку жалеешь? А ты знаешь, что сделал Моисей с пацанами? Он же их по ленточкам разрезал и скормил собакам. Их тебе не жалко?

– Ты стольких людей угробил… Вася… Что ты натворил?

Посмотрела в глаза человека, которого ещё недавно называла братом. Он был для меня всем. Роднее кровного. Мотала головой, пытаясь проснуться, потому что это все не могло происходить со мной. Это не мог быть Васька. В этом холодном, подернутом туманом взгляде не было ничего от того мальчишки, что таскал для меня шоколад и комиксы, с кем мы бунтовали против холодных, как океанская рыба родителей.

– А вообще, ты должна спасибо мне сказать, что я сжалился и пустил того сопляка к тебе в больничку, повидались все-таки… напоследок, – сказал и захихикал, смачно затянувшись косячком.

– Урод! Какой же ты урод… – боль извилистой змеей прошлась по позвоночнику. Меня словно убили, воскресили, а затем снова убили. Сердце то начинало колотиться, то замирало, а в мыслях был такой кавардак, что и жить не хотелось.

– Какой жаркий спор, давно я не видел тебя настолько живой, девочка моя, – дверь скрипнула, затем металлическая щеколда брякнула, впуская прохладу и тухлую сырость подъезда. – Ну, привет, жена. Давай, Вась, вырубай её, а то опять рухнет в припадке. Оксана… Оксана… Не можешь быть покорной женой, матерью, значит, станешь средством… Одноразовым, дешевым… Для достижения МОИХ целей. А жаль. Уж больно мордашкой хороша.

**** Лазарь****

Погода словно играла с жителями города в странную, известную только ей игру. Надрывный ветер, изводивший горожан уже почти месяц, внезапно стих, обострив уже забытый звук человеческих голосов, гул автомобилей и монотонное потрескивание огоньков на рекламных щитах вдоль центральной улицы города.

Рабочие шустро вывозили наметенные сугробы, сгружая уже потемневший от выхлопных газов снег в грузовики, чтобы к утру улица вновь превратилась в ухоженный, чуть припорошенный проспект с легким флером европейского рождества.

Меня бесила эта любовь подсматривать у соседа. Жадно вертим головой в поисках яркой обертки, слизываем чужие традиции, позабыв про собственные. Поем Рождественские песни прошлого столетия вместо того, чтобы придумывать новые, про наш Новый год. А зачем, маму вашу, утруждаться и создавать, если можно просто слизать. Правда?