Тайна булгаковского «Мастера…»

Даже Владимир Иванович Немирович‑Данченко, во всех инстанциях горячо отстаивавший «Турбиных», и тот объяснял успех спектакля не столько талантом драматурга, сколько своеобразной пикантностью темы («белогвардейщииа») и «великолепной молодой игрой» нового поколения мхатовцев.

И вот наступил день, когда все, кто требовал безусловного и незамедлительного запрета булгаковской пьесы, могли торжествовать — в сентябре 1927 года спектакль «Дни Турбиных» был снят с репертуара.

О том, как эта неожиданная акция подействовала на Булгакова, рассказано в «Жизни господина де Мольера»:

«Описывать его состояние не стоит. Тот, у кого не снимали пьес после первого успешного представления, никогда всё равно это не поймёт, а тот, у кого их снимали, в описаниях не нуждается».

Однако запрет полюбившегося публике спектакля вызвал столь шумное возмущение в обществе, что «театральный» вопрос пришлось рассматривать членам политбюро. Вот выписка из стенограммы заседания высшего партийного ареопага:

«Протокол № 129 от 13 октября 1927 года

Строго секретно

Опросом от 10.Х.27.

Слушали:

22. О пьесах.

Постановили:

22. Отменить немедля запрет на постановку „Дней Турбиных „в Художественном театре».

Следующим пунктом повестки дня того же заседания политбюро значился вопрос, тоже относившийся к делам литературным:

«Слушали:

23. О т. Воронском.

Постановили:

23. Освободить т. Воронского от обязанностей главы редакционной коллегии „Красной нови“.

А.К. Воронского наказали за историю с «Повестью непогашенной луны» и за его троцкистские взгляды. То есть за крупные политические проколы. На фоне подобных «грехов» любые театральные «грешки» и связанные с ними неурядицы выглядели обычной кухонной склокой, которую очень легко погасить, цыкнув построже на её участников. Так что «Дням Турбиных», можно считать, ещё повезло. И 20 октября 1927 года МХАТ открыл этим спектаклем свой очередной сезон.

Но гонители булгаковского творчества сдаваться не собирались. Они взялись за «Зойкину квартиру». К этому времени годичный срок, в течение которого действовало данное Главреперткомом разрешение на показ вахтанговского спектакля, уже истёк. Воспользовавшись этим, его и сняли с репертуара.

Вновь пришлось вмешиваться членам политбюро:

«Протокол № 11 от 23 февраля 1928 года

Строго секретно

Опросом от 20.2.28.

Слушали:

19. О „Зойкиной квартире“.

Постановили:

19. В виду того, что „Зойкина квартира“ является основным источником существования для театра Вахтангова, разрешить временно снять запрет на её постановку».

Спектакль, разумеется, тотчас возобновили…

Может сложиться впечатление, что Булгакова преследовала в основном малообразованная прослойка рядовых чиновников. Это они, считая писателя лютым врагом советской власти, с улюлюканьем требовали повсеместного искоренения «булгаковщины». Но стоило кому‑то из вождей подать свой мудрый и рассудительный голос, как попранная справедливость тотчас торжествовала.

На самом деле всё, конечно же, обстояло иначе. В ту пору Кремлю просто было не до писателей. До них пока руки не доходили. Время поэтов и драматургов ещё не пришло. Вожди никак не могли между собой разобраться.

Вот почему жаркие споры, ссоры и свары, царившие в литературных кругах, руководителей пролетарской державы вполне устраивали. А чтобы творческие интеллигенты в своих словесных перепалках не выходили за рамки дозволенного, за ними зорко наблюдал специальный надсмотрщик — отдел агитации и пропаганды ЦК ВКП(б). Он же являлся главным «науськивателем», натравливавшим одних писателей на других, а также мировым судьёй, время от времени разводившим дерущихся.

Булгаков в этих подковёрных «играх» участия не принимал, к мышиной возне цековского агитпропа относился с полнейшим равнодушием. Его в тот момент интересовали совсем другие вещи. К примеру, английский язык, уроки которого он стал брать.

Было ещё одно обстоятельство, доставлявшее Булгакову немало весьма неприятных переживаний. Дело в том, что до него стали доходить слухи о том, что в Европе начали печатать его произведения. Без ведома автора и без выплаты ему гонорара.