Тайна булгаковского «Мастера…»

Уже четыре года были они в разводе. Семь лет прошло с тех пор, как покинули Кавказ. Что же побудило Михаила Афанасьевича вспоминать столь давний эпизод и предъявлять претензии бывшей супруге?

Горькая досада!

Досада из‑за того, что сорвались планы, на осуществление которых он так надеялся. Вот и пришлось выпускать накопившийся «пар», срывая раздражение на ни в чём не повинном человеке.

Таким образом, воспоминания Татьяны Николаевны — единственное косвенное подтверждение того, что в 1928 году Булгаков и в самом деле собирался нелегально покинуть родину.

Возобновление нападок

9 мая 1928 года центральные газеты сообщили, что Главрепертком в очередной раз запретил «Бег».

18 мая вернувшийся с Кавказа Булгаков вновь обратился в ОГПУ с требованием вернуть дневники, изъятые у него при обыске.

А 9 июня «Вечерняя Москва» с нескрываемой радостью проинформировала читателей о том, что принято решение снять с репертуара «Зойкину квартиру». Спектакль ещё шёл, но «смертный» приговор ему уже был вынесен. С «Днями Турбиных», как сообщала газета, решили тоже не церемониться: спектакль оставлялся лишь до момента постановки «первой новой пьесы».

30 июня «Известия» довели до всеобщего сведения, что объявленный ранее запрет «Бега» утверждён коллегией Наркомпроса. Критик А. Селивановский в одной из статей тут же объяснил, что иначе и быть не могло, поскольку «Бег» — «самая реакционная пьеса наших дней».

Положение казалось безнадёжным.

И тут на защиту Булгакова встал сам глава советского правительства А.И. Рыков, направивший сердитое письмо тогдашним руководителям Наркомпроса и Главискусства:

«Секретно

№ 920/12

2 июля 1928 года

товарищам Луначарскому и Свидерскому

“ Зойкину квартиру“ опять сняли с репертуара театра Вахтангова, несмотря на неоднократные возражения высших органов. Предлагаем отменить это решение.

Председатель Совета Народных Комиссаров А.И. Рыков

Заместитель председателя Совнаркома РСФСР А.П. Смирнов».

В одной из «агентурно‑осведомительных сводок», преданной в наши дни гласности, содержится любопытная информация, предназначавшаяся высшему руководству ОГПУ:

«Один из артистов театра Вахтангова, О. Леонидов, говорил:

— Сталин раза два был на „Зойкиной квартире“. Говорил с акцентом: «Хорошая пьеса. Не понимаю, совсем не понимаю, за что её то разрешают, то запрещают. Хорошая пьеса, ничего дурного не вижу».

Так, благодаря «сигналу» лубянского информатора, нам теперь известно, что среди тех, кто был на стороне «Зойкиной квартиры», находился и И.В. Сталин. Однако это не защитило Булгакова от яростных нападок. Центральные газеты продолжали дружно клеймить «булгаковщину». В известинской статье «За чёткую классовую линию на фронте культуры» прямо говорилось:

«Булгаковщина — нарицательное выражение буржуазного демократизма, смеховеховщина в театральном творчестве, — составляет ту классовую атмосферу, в которой предпочитает жить и дышать буржуазный интеллигент в советском театре».

Под прицельным обстрелом ортодоксальной критики оказался не один Михаил Булгаков. Илья Сельвинский, ставший к тому времени профессиональным поэтом, летом 1928‑го опубликовал роман в стихах «Пушторг». Автора поэмы тут же обвинили в попытке столкнуть, поссорить беспартийных интеллигентов с членами партии. И в критических статьях, нещадно искоренявших чуждую пролетариату «булгаковщину», с той же ожесточённостью принялись преследовать и не менее вредную «сельвинщину».

Между тем сторонники «Бега» тоже не дремали. Один из них, руководитель Главискусства Алексей Свидерский, направил письмо в ЦК партии. Оно было адресовано уже знакомому нам защитнику «Зойкиной квартиры» Александру Петровичу Смирнову (партийная кличка «Фома»), которого к тому времени перевели из Совнаркома РСФСР в аппарат Центрального комитета:

«Совершенно секретно

секретарю ЦК В КП (б) товарищу Смирнову А.П.