Тайна булгаковского «Мастера…»

«Горький пережил смерть сына и самолёта своего имени. Длинной жизни старик».

23 мая газета «Известия» опубликовали статью, в которой, в частности, говорилось:

«Преступное молодечество послужило причиной гибели отличных людей, чья трудовая энергия могла бы дать родине ещё много ценного…

Долой фокусников дела и слова!

… бессмысленному молодечеству — позор!

М. Горький»

А Булгаков продолжал интенсивно работать над пьесой о Пушкине. 29 мая первый «вариант» её был завершён, что и было зафиксировано в дневнике Елены Сергеевны:

«Пишу — вариант, так как М[ихаил] А[фанасьевич] сам находит, что не совсем готово.

Пришёл Вересаев и взял экземпляр с тем, чтобы завтра вечером придти обсуждать».

На следующий день состоялось чтение написанной пьесы, на котором присутствовала оба сына Елены Сергеевны, её сестра, а также…

«… Дмитриев, Жуховицкий, Ермолинские, Конский, Яншин…»

Упомянутый Еленой Сергеевной Дмитриев — это ещё один «знакомец». Он работал во МХАТе художником, а по совместительству… принялся регулярно навещать Булгаковых.

Кстати, Михаил Афанасьевич дружил со многими мхатовцами, с тем же Борисом Ливановым, например. Но почему‑то никто из этих настоящих друзей не попал на страницы дневника Елены Сергеевны. Зато невероятная назойливость странных «знакомцев» оказалась увековеченной.

4 июня было наконец‑то подано прошение о заграничной визе. И сразу же (по каким‑то необъяснимым причинам) в дневнике Елены Сергеевны надолго исчезают какие бы то ни было упоминания о Жуховицком.

Зато уже через три недели Булгаков сообщал Вересаеву: «Я пребываю то на даче, то в городе…

В заграничной поездке мне отказали (Вы, конечно, всплеснёте руками от изумления!), и я очутился вместо Сены на Клязьме. Ну что же, это тоже река…»

Невезучие пьесы

Летом 1935 года литераторы страны Советов принялись дружно выполнять социальный заказ, который Горький и Щербаков дали им ещё в апреле: создать нетленные произведения, посвящённые 20‑летию Октября.

28 июня поэт Илья Сельвинский записал на листке домашнего календаря:

«Я знаю себе цену! Я единственный в стране поэт, который разрешает себе всё. За это меня и бьют. Пусть бьют! Мы ещё посмотрим, чья возьмёт!».

И он сел за переделку своей пьесы «Рождение класса», которую сняли с Всесоюзного конкурса. Поскольку в пьесе рассказывалось о том, как отсталый северный народ (чукчи) приобщается к социализму, она вполне могла считаться произведением, посвящённым XX Октября. Новый (исправленный) вариант получил название «Умка — Белый Медведь» и был передан для постановки в московский театр Революции.

Роман, посвящённый славному октябрьскому юбилею и получивший название «Созревание плодов», написал и Борис Пильняк. Впрочем, и в этой книге автор продолжал шокировать читателей неожиданными сюрпризами. Так, он вдруг (явно с затаённой улыбкой) начинал делиться с читателями неожиданной (и весьма смелой по тем временам) мыслью:

«Я, например, считаю, что ГПУ существует мне на пользу, чтобы мне удобнее жить. Если мне надо узнать человека, я начинаю безразличный разговор, так, мол, и так, было ГПУ, а теперь уничтожено, теперь НКВД, я раньше было ВЧК. Если человек боится ГПУ! — значит — человек липовый. Я примечал: кто боится, тот садится».

И тут же рядом — уже не ёрничанье, а признание, явно идущее из глубины души:

«… как они мне все надоели — большевики — весь этот сивый бред, всё это скудоумие! Как меня тошнит от них!».

Разумеется, эти слова произносил персонаж отрицательный. Но слова‑то всё равно произнесены. И напечатаны.

Среди написанных в том году произведений было по крайней мере одно, которое к октябрьским событиям не имело никакого отношения. 5 сентября 1935 года «Вечерняя Москва» сообщала: