Тайна булгаковского «Мастера…»

Жизнь всё же заставила его заняться делом, которое иначе как донкихотством в квадрате не назовёшь. Летом 1938 года в подмосковной Лебедяни (там отдыхали Елена Сергеевна с сыном Сергеем и его няней‑воспитательницей) Михаил Афанасьевич…

«… стал при свечах писать „Дон‑Кихота“ и вчерне — за месяц — закончил пьесу».

В ней — масса автобиографичных деталей. В иных местах даже возникает ощущение, что главным героем пьесы является не Дон Кихот, а сам Михаил Булгаков. Что это он в образе рыцаря Печального Образа странствует по жизни, пытаясь своим пером, как пикой, всюду уничтожать несправедливость.

Хитроумный идальго и внешне немного похож на Булгакова. Хотя бы тем, что страдает от галлюцинаций, что всё время рвётся кого‑то спасать, что мечтает о мщении.

Люди, окружающие Дон Кихота, постоянно напоминают ему о том, что времена благородного рыцарства давно канули в Лету, что пора‑де остепениться… Разве не то же самое приходилось выслушивать Булгакову, которого беспрестанно призывали одуматься, смириться и поставить своё перо на службу большевистской власти?

Но обратимся к пьесе.

Начинается она с эпиграфа. Для него Михаил Афанасьевич использовал строки, которые автор романа, Сервантес, адресовал своему покровителю:

«Вложив ногу в стремя, в предсмертном волнении пишу тебе это, великий сеньор».

Кому адресованы эти слова? Зрителям, что придут в театр? Читателям, что возьмут в руки его пьесу, если она будет напечатана?

Прежде всего, этот эпиграф обращён к нему — самому главному читателю булгаковских произведений, к его покровителю, к его «великому сеньору». Ему же адресованы и многие реплики пьесы. А некоторые монологи и вовсе производят впечатление, будто они составлены из строк того письма, в котором драматург высказывал вождю свои тревоги, но отправить которое так и не решился.

Есть в пьесе персонаж, который заслуживает особого разговора. Это Духовник, вступающий в жаркую полемику со странствующим идальго.

Духовник!..

В этом образе — и это невозможно не почувствовать — почти нескрываемый намёк на Иосифа Сталина, который, как мы помним, учился в духовной семинарии. Поэтому и спор Дон Кихота с духовником воспринимается как воображаемый разговор писателя с вождём — тот самый разговор, которого столько лет ждал Булгаков, и которому, увы, так и не суждено было состояться.

Булгакову, вне всяких сомнений, была известна характеристика, данная Сталину Лионом Фейхтвангером в его книге о Москве 1937 года:

«Сталин определённо не является великим оратором… Но главное у Сталина — это юмор, обстоятельный, хитрый, спокойный, норой беспощадный крестьянский юмор».

И в «Дон Кихоте» Духовник (Сталин), как и подобает святому отцу, пытается с присущим ему «юмором» наставить заблудшего христианина (Булгакова) на путь истинный:

«ДУХОВНИК. Как могли вы вбить себе в голову, что вы странствующий рыцарь, побеждающий гигантов и берущий их в плен? Перестаньте шататься по свету, глотая ветер и служа посмешищем добрых людей! Бросьте ваши безумства, вернитесь в свой дом, учите ваших детей, если они у вас есть, заботьтесь о хозяйстве! Где в Испании вы видели странствующих рыцарей, гигантов и очарованных принцесс? Где все эти нелепости, которыми вы смешите людей?»

В словах Духовника — квинтэссенция тех упрёков и обвинений, которые страна Советов бросала в лицо Михаилу Булгакову. Кто‑то, видимо, советовал ему вместо сочинения крамольных пьес заняться воспитанием детей. И вот пришла пора этим «советчикам» ответить. И драматург (устами рыцаря Печального Образа) ответил. Может быть чересчур многословно, но тут уж ничего не поделаешь — слишком накипело.

Прислушайтесь: в каждой фразе, произносимой Дон Кихотом, слышен голос самого Михаила Булгакова: