Тайна булгаковского «Мастера…»

«— Я, знаешь ли, скоро умру, — говорит старший и таинственно добавляет: — Ты ведь знаешь, какая у меня серьёзная болезнь?..

— О господи, зачем я пришёл в парк? — думает младший, а вслух говорит:

— Э, какой вздор! Я тоже себя плохо чувствую…

— Мне пятьдесят лет, не забудь! — угрожающе говорит старший.

— Мой Бог, вчера тебе было сорок восемь, — оживляется младший, — ведь нельзя же, в самом деле, чтобы человеку становилось сразу на два года больше, как только у него дурное расположение духа!»

И вот теперь уже совсем не за горами эти самые «сорок восемь» лет должны были стать возрастом самого Михаила Булгакова.

«Он повторял, что в 1939 году он умрёт и ему необходимо закончить „Мастера… “, это была любимая его вещь, дело его жизни».

Так спустя годы писала Елена Сергеевна, снова и снова вспоминая о том, как Булгаков брал с неё клятву, что она не отдаст его в больницу, и что он умрёт у неё на руках. В письме брату Александру (написанном в январе 1961‑го), когда зашла речь о событиях давнего 1932 года, Елена Сергеевна вновь затронула эту тему:

«Он очень серьёзно повторял: „Поклянись“. И потом в течение нашей жизни несколько раз напоминал мне об этом. Я настаивала на показе врачу, на рентгене, анализах и т. д. Он проделывал всё это, всё давало успокоение, и тем не менее он назначил 39‑й год, и когда пришёл этот год, стал говорить в лёгком шутливом тоне о том, что вот — последний год, последняя пьеса и т. д. Но так как здоровье его было в прекрасном состоянии, то все эти слова никак не могли восприниматься серьёзно. Говорил он об этом всегда за ужином с друзьями, в свойственной ему блестящей манере, с светлым юмором, так что все привыкли к этому рассказу».

Самыми «неверующими» в приближение неминуемого финала были сыновья Елены Сергеевны, Евгений и Сергей, а также художник Владимир Дмитриев. Стоило им в очередной раз услышать упоминание («в лёгком шутливом тоне») о наставшем

«последнем» годе жизни, как они начинали вышучивать «горе‑пророка», стараясь перевести разговор на другую тему.

Но поскольку Михаил Афанасьевич вновь и вновь возвращался к этой печальной теме, то приходилось принимать меры, и…

«… раз в год (обычно весной) я заставляла его проделывать всякие анализы и просвечивания. Всё давало хороший результат, и единственное, что его мучило часто, это были головные боли, но он спасался от них тройчаткой — кофеин, фенацетин, пирамидон».

Головные боли. Именно они и являлись тем нехорошим симптомом, который говорил о предрасположенности к роковому почечному заболеванию. Об этом можно было прочесть в любом медицинском справочнике:

«Болезнь тянется многие годы, больной жалуется на головные боли, сердцебиение и некоторые другие расстройства. Обычно увеличивается (гипертрофируется) сердце и расстраивается зрение».

Впрочем, к постоянным (порою весьма изнурительным) головным болям давно привыкли. На них просто перестали обращать внимание (благо, спасительная тройчатка всегда была под рукой). В письме в Париж, посланном Еленой Сергеевной 17 октября 1960 года брату Булгакова Николаю Афанасьевичу и его жене Ксении, есть такие слова:

«… к 1939‑му году он был прелестен и внешне и душевно».