Тайна булгаковского «Мастера…»

«Я решительно против издания „Рассказов о детстве Сталина “. Книга изобилует массой фактических неверностей… Но не это главное. Главное состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских людей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория «героев» и «толпы» есть не большевистская, а эсеровская теория… Народ делает героев — отвечают большевики.

Советую сжечь книжку.

И.Сталин».

Книгу о детстве вождя, конечно же, не издали…

Когда Сталину доложили о том, что Булгаков написал о нём пьесу, вождь наверняка тотчас решил, что она полна подкалываний и подначек. И, начав читать её, принялся искать их. Не потому ли пьеса так долго находилась «наверху»?

Впрочем, на то имелись и другие (гораздо более веские) причины. Ведь в конце лета 1939 года сильно осложнилась международная обстановка — гитлеровский вермахт грозно бряцал оружием. 10 августа в Москву прибыли официальные представители Великобритании и Франции, чтобы начать с СССР переговоры о совместных действиях против агрессивных намерений фюрера. Никто ещё не знал, что переговоры эти очень скоро зайдут в тупик. А до начала Второй мировой войны оставалось всего три недели.

Именно в этот напряжённейший момент мировой истории Сталину и принесли пьесу Булгакова. Вождь нашёл время не только для того, чтобы прочесть её, но и перечитать. Ища подтексты, скрытые намёки и прочие подковырки и колкости. Во всех булгаковских произведениях они ощущались чуть ли не в каждой реплике, а в «Батуме» их почему‑то не было. Не было! Как ни вчитывайся в диалоги и монологи.

Сталин мог подумать примерно так:

«Как же так? Ведь Булгаков всегда высмеивал то, чем надо гордиться, и лил слёзы по поводу того, что отжило свой век. А тут он вдруг принялся воспевать Сталина, как героя…

Нет, здесь что‑то не так! Кто поверит в его искренность? Все захотят узнать, ЧТО имеет он в виду на самом деле, и кинутся искать истинный смысл пьесы в её ПОДТЕКСТЕ…

Если же никакого подтекста в его пьесе нет, то это означает только одно: „одинокий литературный волк“, поджав хвост и превратившись в „пуделя“, примкнул‑таки к остальной писательской стае. Но тогда…

Поверженный, сдающийся в плен противник мне неинтересен! В его запоздалом верноподданничестве я не нуждаюсь».

Сталин вполне мог рассуждать именно так.

И ещё он наверняка обратил внимание на то, что пьеса сложена из эпизодов, выдуманных автором, а потому и «… изобилует массой фактических неверностей». И тотчас продиктовал (или написал собственноручно) своё мнение о том, КАК надо изображать Сталина. Точнее, как не следует его изображать:

«… нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова».

Вот что вполне могло лежать в основе скупых фраз, дошедших до Булгакова из Кремля. Эти фразы и решили судьбу его пьесы.

Надо было что‑то предпринимать, определиться в отношении того, как поступать дальше. И вечером 16 августа Елена Сергеевна записала:

«Миша думает о письме наверх».

18 августа:

«За весь день — ни одного звонка… Миша всё время мучительно раздумывает над письмом наверх».

Однако вскоре желание что‑то объяснять, в чём‑то перед кем‑то оправдываться прошло. И 19 августа в дневнике появилась запись:

«1 час ночи… Телефон молчит. Миша сидит над итальянским языком. Я — по хозяйству».

20 августа:

«Звонок из газеты „Московский большевик“ — о „Батуме“. Сказала, что пьеса не пойдёт нигде. Пауза.

— Простите… простите, что побеспокоил…»

22 августа: