Тайна булгаковского «Мастера…»

«В Большом театре Миша в первый раз не увидел лиц в оркестре, не узнал Максакову — лица задёрнуты дымкой».

И 10 сентября 1939 года в международном вагоне они уехали в Ленинград.

Окончательный диагноз

В городе на Неве Булгаковы остановились в своей любимой гостинице (одной из лучших тогда в Ленинграде) — в «Астории». 11 сентября пошли побродить по городу. Но прогулка никакого удовольствия Михаилу Афанасьевичу не доставила:

«Не различал надписей на вывесках, всё раздражало — домой. Поиски окулиста».

«Лекарь с отличием» и сам отлично понимал,

что именно с ним происходит. Но в глубине души всё же надеялся, если не на чудо, то хотя бы на то, что у него самое обычное заболевание глаз. Он хватался за эту мысль, как за последнюю спасительную соломинку.

«Настойчиво уговаривал уехать… Страшная ночь: „Плохо мне, Люсенька. Он мне подписал смертный приговор “».

«Он» — это, конечно же, Сталин.

Врач‑окулист, к которому обратились Булгаковы, сказал:

«„Ваше дело плохо. Немедленно уезжайте домой “. Эта докторская жестокость повторилась и в Москве — врачи не подавали ему надежды, говоря: „Вы же сами врач, и всё понимаете “».

В «Жизни господина де Мольера» с профессиональной точностью описано состояние французского драматурга, заболевшего той же самой болезнью:

«Лечить Мольера было очень трудно… Больной был очень мнителен, старался понять, что происходит у него внутри, сам у себя щупал пульс и сам себе внушал мрачные мысли».

Поразительная деталь: Елена Сергеевна пригласила к больному старого приятеля их семьи — доктора Андрея Андреевича Арендта, потомка того самого лейб‑медика, которого вызывали к умиравшему Пушкину.

«Я вызвала Арендта. Тот пригласил невропатолога Вовси и специалиста по почкам М.Ю. Раппопорта. Они полностью подтвердили диагноз: гипертонический нефросклероз. (Впоследствии врачи говорили мне: “ Телеграмма ударила по самым тонким капиллярам — глаза и почки“.) Предложили сразу ложиться в кремлёвку. Он смотрел на меня умоляюще, … я сказала:

— Нет, он останется дома.

И врач, уходя, сказал:

— Я не настаиваю только потому, что это вопрос трёх дней…

Он слышал это… Я уверена, что если б не эта фраза — болезнь пошла бы иначе… Это убило его — а он и то ведь прожил после этого не три дня, а несколько месяцев».

26 сентября Булгаков продиктовал письмо другу юности А.П. Гдешинскому:

«Дорогой Саша!

Вот настал и мой черёд. В середине этого месяца я тяжело заболел, у меня болезнь почек, осложнившаяся расстройством зрения.

Я лежу, лишённый возможности читать и писать, и глядеть на свет».

А записи Елены Сергеевны становились всё короче и всё страшнее. 26 сентября:

«Углублённый в себя взгляд. Мысли о смерти, о романе, о пьесе, о револьвере».

28 сентября:

«Сонливость, сон стал очень тихий и очень крепкий. Не слышит, когда я вхожу в комнату…

Вечером попросил достать роман, записи. Работать, конечно, не смог».

29 сентября:

«… к Мишиной тяжёлой болезни: головные боли — главный бич…»

Головные боли!.. Как не вспомнить тут строки из «Мастера и Маргариты»: