Тайны инквизиции. Средневековые процессы о ведьмах и колдовстве

У вас уже должно было сложиться какое-то представление о духе инквизиции, каким он отражен на страницах, написанных Эймериком и его комментатором Пеньей в «Руководстве», к которому мы так много обращались в главах, посвященных юриспруденции святой палаты. Прежде чем мы продолжим, стоит процитировать еще один взгляд автора на справедливость и милосердие, как их понимала инквизиция, и обдумать разъясняющий пассаж, вышедший из-под пера Гарсиа де Трасмьеры.

Этот Трасмьера, на которого мы уже ссылались, был арагонцем, инквизитором, жившим в XVII веке – спустя почти два столетия после той эпохи, которая нас сейчас занимает. Мы могли бы обратиться ко множеству других источников, от Парамо и далее, и найти там весьма похожие чувства; так что единственной причиной для выбора именно этого отрывка из труда Трасмьеры стало то, что он представляет собой нечто вроде краткого изложения. Он словно суммирует те самые доводы, которыми Торквемада и его уполномоченные убеждали себя не только в правильности, но и в неизбежности задачи, за которую взялись – если они желают исполнить свой долг по отношению к Богу и человеку и выполнить предназначение, ради которого были посланы в этот мир.

«Две этих добродетели – Милосердие и Справедливость, – пишет арагонский автор со всем авторитетом евангелиста, – так тесно соединены в Боге, хотя мы в несовершенстве своем считаем их противоположностями, что божественная мудрость пользуется одной из них, чтобы еще более блистательно осуществлять вторую. Самым достойным результатом божественной Справедливости, вне всякого сомнения, является спасение души, и кто станет сомневаться в том, что происходящее в суде инквизиции и кажущееся суровостью правосудия на самом деле является лекарством, предписанным Милосердием для блага преступника? Приписывать жестокость врачу, прижигающему огнем заразную опухоль на теле пациента, – невежественное суждение; точно таким же грубым невежеством будет предполагать, будто все эти законы, кажущиеся жестокими, предписаны для какой-либо иной цели, кроме той, что движет врачом, лечащим пациента, или отцом, наказывающим свое дитя. Ибо сказано Святым Духом: “Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына”[313], и еще: “Ибо Господь кого любит, того наказывает”»[314]

[315].

Может ли извращенность интерпретации зайти еще дальше? В Риме во времена Торквемады отец христиан даровал отпущение грехов, заменяя казнь через повешение на финансовые взыскания в тех случаях, когда об этом просили, и оправдывал эту замену, напоминая христианам, что Господь не желает смерти грешника – он желает, чтобы тот жил и исправился. Похоже, понтифик и инквизитор имели разное мнение касательно Милосердия и Справедливости – к чести понтифика будь сказано.

Трасмьера, повторяя многовековую инквизиторскую казуистику, считает, что суровость Справедливости предписывается Милосердием ради блага преступников. Нераскаявшегося еретика отправляли на костер. Как это могло обернуться для него благом в этом мире или в ином? Мы могли бы признать определенную логику их доводов, если бы инквизиторы ограничивались сжиганием тех, кто раскаялся, или даже тех, кто был невиновен: сжигая их в тот момент, когда им отпущены грехи, они обеспечили бы им спасение, уведя их от всякой опасности согрешить в будущем. Но сжигать на этом основании нераскаявшегося? Ведь сами они верили и утверждали, что его душа будет вечно гореть в аду, и это столь же несомненно, как и то, что его тело сгорит на костре; согласно собственному же их пониманию, это означало совершить убийство его души.

14

Педро де Арбуэс

Нетрудно поверить утверждению Льоренте (основанному на отрывках из современных ему летописей) о том, что в Кастилии к инквизиции относились без благосклонности. Невозможно, чтобы цивилизованные и просвещенные люди невозмутимо смотрели на учреждение трибунала, чьи методы, хоть и основанные по сути на методах гражданских судов, в деталях своей деятельности настолько противоречили бы всем понятиям о справедливости.