Тайный агент. На взгляд Запада

Хотя она избегала смотреть в ту сторону, где лежал ее муж, но вовсе не потому, что боялась его. Мистер Верлок не выглядел страшным. Он смотрелся довольным. Более того, он был мертв. Миссис Верлок не была склонна к праздным фантазиям по поводу мертвых. Ничто^[105]

не возвращает их назад — ни любовь, ни ненависть. Они ничего не смогут тебе сделать. Они — все равно что ничто. Она чувствовала какое-то суровое презрение к этому человеку, который дал убить себя так легко. Он был прежде хозяином дома, женатым мужчиной и убийцей ее Стиви. А теперь он ничего не значил — во всех отношениях. Он имел меньший практический вес, чем одежда на его теле, чем его пальто, ботинки — чем шляпа, валявшаяся на полу. Он превратился в ничто. На него и смотреть-то не стоило. Он даже не был больше убийцей бедного Стиви. Те, кто придет повидать мистера Верлока, найдут в этой комнате лишь одного убийцу — ее саму!

Ее руки тряслись так, что даже со второй попытки она не смогла прикрепить обратно вуаль. Миссис Верлок не пребывала больше в покое и безответственности. Ею овладел страх. Для убийства мистера Верлока потребовался всего лишь один удар ножом. Но в нем нашли выход все крики, задушенные в горле, все слезы, высохшие в горячих глазах, всё сводящее с ума кипение ярости при мысли о той жестокой роли, какую, отняв у нее мальчика, сыграл этот человек, превратившийся теперь даже меньше чем в ничто. Это был удар, рожденный темным порывом. Но кровь, струящаяся на пол из-под рукоятки ножа, превратила тот удар в совершенно заурядное убийство. Миссис Верлок, всегда старавшейся ни во что пристально не вглядываться, теперь пришлось вглядеться в самую суть произошедшего. И она не увидела ни неотступно преследующего ее лица, ни осыпающей упреками тени, ни вызывающих угрызения совести видений, ни вообще чего-либо фантастичного. Но одну, и вполне определенную, вещь она-таки увидела. Этой вещью была виселица. А миссис Верлок боялась виселицы.

Она боялась ее всею силой воображения. Этот последний аргумент человеческого правосудия был знаком ей только по гравюрам, иллюстрировавшим повествования определенного рода: она впервые увидела виселицу на фоне мрачных, черных небес, увешанную цепями и человеческими костями, окруженную стаями птиц, выклевывавших у мертвецов глаза. И это было довольно страшно, но миссис Верлок, пусть и не обладая глубокими познаниями о карательных институтах своей страны, хорошо знала, что романтические времена, когда виселицы воздвигались на берегах угрюмых рек или на обдуваемом ветром мысу, прошли и ныне виселицы ставят в тюремных дворах^[106]

. Туда, в эти ямы, образованные четырьмя высокими стенами, выводят на рассвете преступников: приговор приводится в исполнение с ужасающим спокойствием и, как неизменно пишут в газетах, «в присутствии ответственных лиц». Уставившись в пол, она представила, с трепещущими от тоски и стыда ноздрями, как будет стоять одна среди незнакомых джентльменов в шелковых цилиндрах, а те будут спокойно принимать меры, необходимые для того, чтобы она повисла в петле. Только не это! Никогда! И как они это делают? Невозможность представить подробности столь спокойно осуществляемой казни сводила с ума. Газеты никогда не приводили подробностей, кроме одной-единственной, всегда любовно упоминавшейся в конце скудных отчетов. Миссис Верлок вспомнила эту подробность. Жестокая сверлящая боль пронзила ей голову, будто кто-то вписал ей в мозг раскаленной иглой слова: «Запас падения составлял четырнадцать футов». «Запас падения составлял четырнадцать футов».

Эти слова подействовали на нее и физически. По горлу волнами пошли конвульсии, словно его уже сдавливала петля. Рывок! Она ухватилась руками за голову, словно боясь, что та оторвется. «Запас падения составлял четырнадцать футов». Нет! Только не это. Этого

она не вынесет. Даже мысли об этом не вынесет. Она просто не в силах думать об этом. Как следствие миссис Верлок приняла решение немедленно пойти и броситься с одного из мостов в реку.

На этот раз ей удалось прикрепить вуаль. С лицом, словно покрытым маской, и — за исключением цветов на шляпке — вся черная с головы до ног, она машинально взглянула на часы. Решила, что те остановились. Она не могла поверить, что только две минуты прошло с тех пор, как она в последний раз посмотрела на них. Конечно же нет. Все это время они стояли. Строго говоря, с того момента, как миссис Верлок, нанеся удар, с облегчением перевела дыхание, до того момента, как она приняла решение утопиться в Темзе, прошло только три минуты. Но миссис Верлок не могла в это поверить. Ей казалось, что она то ли слышала, то ли читала где-то, что часы всегда останавливаются, когда происходит убийство, — для того чтобы погубить убийцу. Все равно. «На мост — и вниз…» Но движения ее были медленными.