Тайный агент. На взгляд Запада

Я довольно пристально посмотрел на него. Скрывалась ли в этом ответе непонятная насмешка? Нет. Дело было не в этом. Может быть, обида? Да. Но на что он обижается? Он выглядел так, как будто плохо высыпался в последнее время. Я почти почувствовал на себе всю тяжесть его утомленного, неподвижного взгляда — немигающего взгляда человека, лежащего в темноте и с бессильной злобой наблюдающего за течением своих тягостных мыслей. Сейчас, когда я знаю, насколько это впечатление соответствовало истине, я могу откровенно признаться, что оно было именно таково. Но формулирую я его только сейчас, когда пишу эти строки, обладая всей полнотой знания, — тогда оно было мучительно-неопределенным. Я попытался избавиться от незнакомого мне прежде неловкого ощущения, которое собеседник словно решил навязать мне, и заговорил легким и непринужденным тоном:

— Эта чрезвычайно очаровательная и во всех отношениях достойная восхищения девушка (я, как вы видите, достаточно стар, чтобы позволить себе откровенность в высказываниях) имела в виду ее собственные чувства. Уж это-то вы ведь должны были понять?

Он сделал движение столь резкое, что даже слегка пошатнулся.

— Должен был понять! Не может понять! Как будто у меня нет других дел! Да, девушка очаровательна и достойна восхищения! Пусть даже и так! Но, полагаю, я сам смогу составить о ней мнение.

Этот выпад был бы оскорбителен, если бы не его голос, который практически пропал, иссяк в его горле, — нельзя было всерьез обижаться на его шипение — жалкое подобие нормальной речи.

Я хранил молчание, не зная, из чего исходить — из очевидного факта или из тонкого впечатления. У меня были все основания расстаться с ним тут же; но осознание того, что мне доверена миссия, воспоминание о взгляде, который мисс Халдина бросила мне, уходя, удержали меня на месте. Чуть подумав, я сказал:

— Может быть, мы немного прогуляемся?

Он так яростно пожал плечами, что снова пошатнулся. Я увидел это краем глаза, когда двинулся вперед; он зашагал рядом, но так отставал при этом, что мне приходилось оглядываться, чтобы его видеть. Впрочем, я не хотел еще больше раздражать его чрезмерным любопытством. Оно могло быть неприятно молодому человеку, тайно сбежавшему от тлетворной тени, скрывавшей истинное, доброе лицо его страны. И эта тень, лежавшая на его соотечественниках, доходившая до середины Европы, лежала и на нем, омрачая его образ в моем умственном восприятии. «Несомненно, — говорил я себе, — он выглядит сумрачным, даже отчаянным революционером; но он молод, он, может быть, бескорыстен и человеколюбив, способен на сострадание, на…»

Я услышал, как он со скрежетом прочищает свое пересохшее горло, и приготовился слушать.

— Это ни на что не похоже, — были его первые слова. — Ни на что не похоже! Я встречаю вас здесь по причинам, которые мне совершенно непонятны, и вы, оказывается, обладаете знанием о чем-то, чего я не могу понимать. Доверенное лицо! Иностранец! Рассуждающий о достойной восхищения русской девушке! Может быть, эта достойная восхищения девушка — просто дура, начинаю я задаваться вопросом? К чему вы клоните? Что вам нужно?

Его голос был еле слышен, как будто горло его давало резонанс не более сухой тряпки или щепки. Это звучало так жалко, что мне не стоило ни малейшего труда подавить негодование.

— Когда вы проживете чуть дольше, господин Разумов, вы поймете, что ни одна женщина не заслуживает названия полной дуры. Я не феминист, как этот прославленный автор, Петр Иванович, который, откровенно говоря, вызывает у меня немалые подозрения…

Он прервал меня странным, изумленным шепотом:

— Вызывает у вас подозрения! Петр Иванович вызывает у вас подозрения! У вас!..

— Да, в определенном отношении вызывает, — примирительно сказал я, не желая развивать эту тему. — Итак, я говорю, господин Разумов, когда вы проживете достаточно долго, вы научитесь различать между благородной доверчивостью натуры, чуждой любой низости, и падким на лесть легковерием иных женщин; хотя даже легковерные, возможно, глуповатые и уж точно несчастные женщины никогда не бывают полными дурами. Я твердо верю: ни одну женщину невозможно обмануть в полной мере. И те, что гибнут, на самом деле прыгают в бездну, осознавая, что делают, как если бы истина открылась им до конца.

— Право же, — крикнул он, поравнявшись со мной, — какое мне дело до того, дуры женщины или помешанные? Меня нисколько не интересует, что вы думаете о них. Я… я не интересуюсь ими. Пусть делают что хотят. Я не юнец из романа. С чего вы взяли, что я хочу узнать что-либо о женщинах?.. Что вообще все это значит?

— Вы хотите спросить, какова цель этого разговора, который я, признаюсь, до определенной степени навязал вам?

— Навязали! Цель! — повторил он, по-прежнему отставая от меня где-то на полшага. — Очевидно, вы хотели поговорить со мною о женщинах. Занимательная тема. Но меня она не интересует. Я никогда… одним словом, у меня другие заботы.