Тайный агент. На взгляд Запада

— У меня нет права ни о чем вас расспрашивать, — проговорил я. — И я не собираюсь этого делать. Но мать и сестра того, кто должен быть героем в ваших глазах, не могут быть вам безразличны. Эта девушка — искреннее и великодушное создание, имеющее самые благородные… ну пусть даже иллюзии. Или вы ничего ей не скажете — или скажете всё. Но вернемся к тому, с чего я начал, — к болезненному состоянию матери. Может быть, вы возьметесь, в силу вашего авторитета, сочинить какую-нибудь выдумку, которая уврачует эту смятенную, страдающую душу, полную материнского чувства.

Я не мог избавиться от впечатления явной нарочитости его усталого безразличия.

— О да. Что-нибудь можно придумать, — промямлил он небрежно.

Он зевнул, прикрыв рот рукою. Когда он убрал руку, губы его чуть заметно улыбались.

— Простите. Разговор был долгий, а я мало спал последние две ночи.

Это неожиданное и несколько беспардонное извинение обладало тем достоинством, что являлось совершенною правдой. Он утратил ночной покой с того дня, как сестра Виктора Халдина предстала пред ним на аллее в шато Борель. Сумятица и кошмары этой бессонницы во всем их запутанном многообразии описаны в документе, попавшем в мои руки позднее и являющемся главным источником этого повествования. В тот момент мой собеседник действительно выглядел усталым и каким-то размякшим — как человек, переживший некий кризис.

— У меня много срочной письменной работы, — добавил он.

Я тут же встал со стула, и он неторопливо, чуть тяжеловато поднялся вслед за мною.

— Я должен извиниться за то, что так долго задерживал вас, — сказал я.

— Зачем извиняться? Всё равно раньше ночи в постель не ляжешь. И вы не задержали меня. Я мог уйти в любое время.

Я не затем остался с ним, чтобы меня оскорбляли.

— Я рад, что вам было в достаточной степени интересно, — спокойно сказал я. — Здесь, впрочем, нет моей заслуги: естественно, мать вашего друга не может быть вам полностью безразлична… Что же касается самой мисс Халдиной, одно время она склонялась к мысли, что ее брат каким-то образом был выдан полиции.

К моему большому удивлению, мистер Разумов неожиданно снова опустился на стул. Я уставился на него и должен сказать, что он довольно долго выдерживал мой взгляд не мигая.

— Каким-то образом… — пробормотал он, как будто не поняв или не поверив своим ушам.

— Может, дело тут в некоем непредвиденном обстоятельстве, в чистой случайности, — продолжил я. — Или, как она характерно выразилась, в глупости или слабости какого-нибудь несчастного товарища-революционера.

— Глупости или слабости, — повторил он с горечью.

— Она — очень великодушное существо, — заметил я после некоторого молчания. Человек, которым восхищался Виктор Халдин, сидел, уставившись в землю. Я отвернулся и пошел прочь — он, кажется, и не заметил этого. Я не чувствовал обиды на раздраженную резкость, с которою он разговаривал со мной. Я уносил с собою другое чувство после этой беседы — чувство безнадежности. Не успел я миновать помост со столами и стульями, как он нагнал меня.

— Гм, да… — услышал я рядом его голос. — А что вы сами думаете?

Я даже не оглянулся.

— Я думаю, что над всеми вами тяготеет какое-то проклятие.

Он не издал ни звука. Только когда мы вышли на тротуар за воротами парка, я снова услышал его голос:

— Мне хотелось бы немного пройтись с вами.

Что ж, этот загадочный молодой человек был предпочтительней для меня, чем его знаменитый соотечественник, великий Петр Иванович. Но я не видел причин быть особо любезным.

— Я иду сейчас на вокзал^[198], кратчайшим путем, чтобы встретить друга из Англии, — только и ответил я на его неожиданное предложение. Я надеялся, что таким образом мне удастся что-нибудь разузнать. Когда мы остановились на обочине, ожидая, пока проедет трамвай, мой спутник мрачно заметил:

— Мне нравится то, что вы сейчас сказали.

— В самом деле?

Мы вместе сошли с тротуара.

— Главная проблема, — продолжил он, — в том, чтобы до тонкостей понять природу этого проклятия.

— Это не очень трудно, я думаю.

— Я тоже так думаю, — с готовностью согласился он, и, как ни странно, эта готовность ни в малейшей степени не сделала его менее загадочным.

— Проклятие — это злые чары. — Я попытался втянуть его в разговор еще раз. — И самое главное, самое важное — в том, чтобы найти средство их разрушить.

— Да. Найти средство.

Он снова согласился со мною, но, казалось, думал о чем-то другом. Мы пересекли по диагонали площадь перед театром и стали спускаться по широкой, малолюдной улице, ведущей к одному из малых мостов. Он по-прежнему шагал рядом, долгое время не говоря ни слова.

— Вы не собираетесь в скором времени покинуть Женеву? — спросил я.