Тайный агент. На взгляд Запада

— Вы только расстроитесь, — раздался гулкий шепот. Разумов оглянулся и, к своему удивлению, увидел, что его источник — не губы, которые едва шевелились, а скорее неподвижные очки Петра Ивановича.

— Что с того? Я говорю: воры! Voleurs! Voleurs!

Разумов был совершенно сбит с толку этим неожиданным выкриком, в котором слышались плаксивые и каркающие нотки, а также более чем намек на истерику.

— Voleurs! Voleurs! Vol…

— Никакая сила на земле не может отнять у вас ваш гений, — прокричал Петр Иванович все заглушающим басом, не шевельнувшись при этом, не сделав ни единого жеста. Наступила глубокая тишина.

Разумов сохранял внешнее бесстрастие. «Что означает это представление?» — спрашивал он себя. Но тут, предварительно с шумом натолкнувшись на что-то, из какой-то двери за его спиной выскочила компаньонка в своей поношенной черной юбке и потрепанной блузе. Быстро ступая на каблуках, она двумя руками несла большой самовар, явно для нее слишком тяжелый. Разумов инстинктивно рванулся ей на помощь, и это движение так напугало ее, что она чуть не уронила свою шипящую ношу. Она умудрилась, однако, водрузить ее на стол; вид у бедняги при этом был настолько перепуганный, что Разумов поспешил усесться на место. Потом компаньонка принесла из соседней комнаты черный железный поднос с четырьмя стаканами, заварочным чайником и сахарницей.

Скрипучий голос резко спросил с дивана:

— Les gâteaux?* Вы не забыли принести пирожные?

Петр Иванович, ни слова не говоря, вышел из гостиной и тут же вернулся с пакетом из белой лощеной бумаги, который, должно быть, извлек из своего цилиндра. С невозмутимой серьезностью он развязал его и разложил бумагу с пирожными на столе так, чтобы мадам де С. могла дотянуться до них рукой. Компаньонка разлила чай, потом отошла в дальний угол, чтобы не раздражать ничьего взора. Время от времени мадам де С. протягивала хищную руку, унизанную блестящими дорогими кольцами, брала с бумаги пирожное и поглощала его, омерзительно демонстрируя свои громадные фальшивые зубы. Между делом она хрипло рассуждала о политической ситуации на Балканах^[211]

. Она возлагала большие надежды на то, что возникшие на полуострове осложнения вызовут в России огромную волну народного возмущения по поводу «этих воров, воров, воров».

— Вы только расстроитесь, — встрял Петр Иванович, подняв свой стеклянистый взор. Он молча, одну за другой, курил папиросы и пил чай. Допив очередной стакан, он высоко взмахивал рукой. По этому сигналу компаньонка, выглядывавшая из своего угла круглыми, как у настороженного животного, глазами, бросалась к столу и наливала ему новый стакан.

Разумов раз или два взглянул на нее. Она трепетала при мысли, что допустила какую-нибудь оплошность, хотя ни мадам де С., ни Петр Иванович не обращали на нее ни малейшего внимания. «Что они делают с этим несчастным, всеми забытым созданием? — спрашивал себя Разумов. — Запугивают до полусмерти призраками или попросту колотят?» Когда она подала ему второй стакан чая, он заметил, что губы у нее дрожат, как у испуганного человека, жаждущего что-то произнести. Но она конечно же ничего не произнесла и удалилась в свой угол, унося с собой как подарок его благодарную улыбку.

«Может быть, стоит завести с нею знакомство», — неожиданно подумал Разумов.

Он начал успокаиваться и постепенно овладевал ситуацией, в которую попал не по своей воле — в первый раз, может быть, с тех пор как Виктор Халдин вошел в его квартиру… и снова из нее вышел. Он ясно видел, что стал объектом жутковатой благосклонности знаменитой — или пресловуто известной — мадам де С.

Мадам де С. с удовольствием обнаружила, что этот молодой человек не похож на всех этих членов революционных комитетов, тайных эмиссаров, вульгарных и невоспитанных профессоров-эмигрантов, грубых студентов, бывших сапожников с лицами апостолов, чахоточных и оборванных энтузиастов, молодых евреев, — на всех этих заурядных людей, что постоянно вертятся вокруг Петра Ивановича, — непременно фанатиков, педантов, пролетариев. Ей было приятно разговаривать с этим весьма привлекательным молодым человеком — ибо ум мадам де С. не всегда был настроен мистически. Молчаливость Разумова только подстегивала ее оживление и разговорчивость. Речь по-прежнему шла о Балканах. Она знала всех тамошних политиков — турецких, болгарских, черногорских, румынских, греческих, армянских и бог весть еще каких, молодых и старых, живых и умерших. Затратив некоторые деньги, можно дать толчок интриге, которая заставит заполыхать весь полуостров и возмутит чувства русского народа. Подымется крик о покинутых братьях, и, пока нация будет кипеть негодованием, хватит какой-нибудь пары полков, чтобы устроить военный переворот в Санкт-Петербурге и покончить с этими ворами…

«Мне, судя по всему, нужно просто сидеть спокойно и слушать, — молча думал Разумов. — А что до этой волосатой и непристойной скотины (так про себя мистер Разумов называл популяризатора феминистической теории общественного устройства), что до него, то он, как ни хитер, все равно когда-нибудь да проговорится».