Тайный агент. На взгляд Запада

— Что до истребления, — прокаркала она внимательно слушавшему Разумову, — в России есть только один класс, который должен быть истреблен. Только один. И этот класс состоит из одного-единственного семейства. Вы понимаете меня? Это самое семейство должно быть истреблено.

Ее жесткость была страшна, как оцепенелость трупа, гальванизированного силой убийственной ненависти, ищущей выражения в суровых речах и сверкающем взгляде. Разумов смотрел на нее как зачарованный, но при этом — впервые за время пребывания в этой странной, почти голой комнате — ощущал, что в достаточной степени владеет собой. Ему было интересно. Но великий феминист, стоявший рядом с ним, снова воззвал:

— Элеонора!

Она не обратила внимания. С ее карминных губ с необычайной быстротой срывались пророчества. Дух свободы прибегнет к такому оружию, перед которым расступятся реки, как Иордан^[214], и падут крепости, как стены Иерихона^[215]. Мор и знамения, чудеса и война принесут с собой избавление от рабства. Женщины…

— Элеонора!

Она замолчала — услышала его наконец. Она прижала руку ко лбу.

— Что такое? Ах да! Эта девушка — сестра…

Она имела в виду мисс Халдину. Эта юная девушка и ее мать ведут очень уединенную жизнь. Эти дамы из провинции — не так ли? Мать была очень красива — следы красоты еще остаются. Петр Иванович, когда в первый раз побывал у них, был поражен… Но холодность, с которой его приняли, достойна удивления.

— Он — один из тех, кто составляет славу нашего народа! — выкрикнула мадам де С. с неожиданной страстностью. — Весь мир прислушивается к нему!

— Я не знаком с этими дамами, — громко сказал Разумов, подымаясь со стула.

— Что вы говорите, Кирилл Сидорович? Разве вы не разговаривали с нею на днях здесь, в саду?

— Да, в саду, — мрачно сказал Разумов. Потом с усилием добавил: — Она представилась мне.

— И потом сбежала от всех нас, — продолжила мадам де С. с жутким оживлением. — Перед этим дойдя до входной двери! Что за странное поведение! Да, в свое время и я была робкой провинциальной девочкой. Да, Разумов (она умышленно допустила фамильярность — на лице ее появилась гримаса отвратительной благосклонности. Разумов приметно вздрогнул), да, я из провинции. Из простой провинциальной семьи.

— Вы — чудо, — пробасил Петр Иванович на самых низких для себя нотах.

Но ее улыбка, похожая на оскал черепа, была обращена к Разумову. Ее тон стал повелительным.

— Вы должны привести сюда эту юную дикарку. Она нужна здесь. Я рассчитываю на ваш успех — помните об этом!

— Она совсем не юная дикарка, — угрюмо пробормотал Разумов.

— Ну что ж… это не имеет значения. Может быть, она из числа этих молодых, полных самомнения демократок. Знаете, что я думаю? Я думаю, что характером она очень напоминает вас. В вас тлеет огонь презрения. Вас окружает загадочный мрак, но я вижу вашу душу.

Взгляд ее сияющих глаз был сух и напряжен, — она смотрела мимо Разумова, и у него возникла абсурдная мысль, что ей видно нечто, находящееся у него за спиною. Он обозвал себя впечатлительным дураком и спросил с натянутым спокойствием:

— Что вы видите? Что-нибудь похожее на меня?

Ее застывшее лицо качнулось слева направо в знак отрицания.

— Какой-нибудь призрак в моем образе? — медленно продолжал Разумов. — Ведь я полагаю, именно так выглядит душа, если ее увидеть. Вздор, впрочем. Существуют призраки живых людей, точно так же, как и мертвых.

Взгляд мадам де С. стал менее напряженным, и теперь она молча смотрела на Разумова. Ему стало не по себе.

— У меня самого был подобный опыт, — выпалил он, как будто подчиняясь чужой воле. — Однажды я видел призрак.

Неестественно красные губы шевельнулись, и хрипло прозвучал вопрос:

— Умершего?

— Нет. Живого.

— Друга?

— Нет.

— Врага?

— Я ненавидел его.

— А! Значит, это не была женщина?

— Женщина! — повторил Разумов, прямо глядя в глаза мадам де С. — Почему это должна была быть женщина? Откуда вы взяли? И почему я не мог бы ненавидеть женщину?

Вообще-то идея о ненависти к женщине была ему внове. В данный момент он ненавидел мадам де С. Но это была не настоящая ненависть. Это было больше похоже на отвращение, которое могла бы вызвать деревянная или гипсовая статуя отталкивающего вида. Она и двигалась не больше, чем статуя; даже ее немигающий взгляд, устремленный ему навстречу, хоть и сиял, но оставался безжизненным, как будто глаза ее были такими же искусственными, как зубы. В первый раз Разумов почувствовал слабый запах духов — но хоть и слабый, он показался ему до крайности тошнотворным. Снова Петр Иванович слегка похлопал его по плечу. Тут Разумов поклонился и хотел уже было удалиться, но неожиданно его одарили милостью — к нему протянулась костлявая, безжизненная рука, и хрипло прозвучали два слова по-французски:

— Au revoir![216]

Он склонился над скелетообразной рукой и вышел из комнаты, сопровождаемый великим человеком, который пропустил его вперед. Голос с дивана крикнул им вслед:

— Вы останетесь здесь, Pierre.

— Разумеется, ma chère amie*.