Тайный агент. На взгляд Запада

Ход мысли Разумова на мгновенье прервался, и в его сознании возникла мрачноватая, ироничная и горькая фраза: «У меня дар внушать доверие». Он не выдержал и рассмеялся. На накрашенную ведьму с сияющими глазами, сидевшую на диване, его смех подействовал как шило.

— Смейтесь, смейтесь! — хрипло вскричала она. — Что еще остается делать! Чистейшей воды мошенники — и какие низкие мошенники при этом! Эти дешевки немцы — Гольштейн-Готторпы!^[212] Хотя, на самом деле, трудно сказать, кто они такие на самом деле. Семейство, которое относит к своим предкам такую плутовку, как Екатерина Великая^[213], — вы понимаете!

— Вы только расстраиваете себя, — сказал Петр Иванович терпеливо, но твердо. Увещевание произвело на Эгерию обычный эффект. Она опустила тяжелые, бесцветные веки и переменила позу на диване. Пока глаза ее были закрыты, все ее угловатые, безжизненные движения казались совершенно механическими. Но вот она открыла глаза — очень широко. Петр Иванович неспешно, стакан за стаканом, пил чай.

— Вот что я вам скажу! — Она прямо обратилась к Разумову. — Люди, с которыми вы встречались по пути сюда, правы. Вы очень сдержанны. С тех пор, как вы вошли, вы не произнесли и двадцати слов. И вы не позволяете своим мыслям отражаться у вас на лице.

— Я слушал, мадам, — ответил Разумов, впервые — и не слишком уверенно, поскольку не был уверен в своем произношении — заговорив по-французски. Но, кажется, это произвело превосходное впечатление. Мадам де С. многозначительно посмотрела в очки Петру Ивановичу, словно давая понять, что высоко ценит достоинства молодого человека. Она даже слегка кивнула в его сторону, и Разумов разобрал чуть слышно произнесенные слова: «Потом, по дипломатической части», — которые явно были связаны с благоприятным впечатлением, которое он произвел. Фантастичная абсурдность происходящего вызвала у него тошноту — перспектива какой-нибудь смехотворной пародии на карьеру оскорбляла его погибшие надежды. Петр Иванович продолжал пить чай с бесстрастным видом, будто глухой. Разумов ощутил, что должен сказать что-нибудь.

— Да, — начал он неторопливо, как бы высказывая тщательно обдуманное мнение. — Разумеется. Даже замышляя чисто военный переворот, следует учитывать настроения народа.

— Вы прекрасно поняли мою мысль. Недовольство должно быть одухотворено — вот чего никак не могут взять в толк все эти посредственные предводители революционных комитетов. Им это недоступно. К примеру, в прошлом месяце в Женеве был Мордатьев. Петр Иванович приводил его сюда. Вы знаете Мордатьева? Понятно — вы слышали о нем. Его называют орлом — героем! Он не сделал и половины того, что сделали вы. Никогда не пытался… Даже половины…

Мадам де С., разволновавшись, угловато задвигалась на диване.

— Мы, конечно, говорили с ним. И знаете, что он сказал мне? «Какое отношение имеют к нам интриги на Балканах? Нужно просто истребить мерзавцев». Истребить — прекрасно, но что потом? Болван! Я закричала ему: «Но вы должны одухотворить — понимаете? — одухотворить недовольство!»…

Она нервно отыскала в кармане носовой платок, прижала его к губам.

— Одухотворить? — осведомился Разумов вопросительно, глядя на ее вздымающуюся грудь. Длинные концы старого черного кружевного шарфа, который она носила на голове, соскользнули и, упав вдоль лица, оттеняли теперь жуткий румянец щек.

— Ужасный тип! — снова выпалила она. — Вообразите себе человека, который кладет пять кусков сахара в чай… Да, я сказала «одухотворить»! Как иначе вы сделаете недовольство действенным и всеобщим?

— Прислушайтесь к этому, молодой человек, — торжественно провозгласил Петр Иванович. — Действенным и всеобщим.

Разумов с подозрением взглянул на него.

— Некоторые утверждают, что для этого достаточно голода, — заметил он.

— Да. Я знаю. Я знаю, как голодает наш народ. Но вы не можете сделать голод всеобщим. И мы хотим вызвать не отчаяние. Отчаяние не может быть нравственной опорой. Только негодование…

Тощая, длинная рука мадам де С. переместилась со спинки дивана на колени.

— Я не Мордатьев, — начал Разумов.

— Bien sûr!* — пробормотала мадам де С.

— Хотя я тоже готов повторять: «истреблять, истреблять!» Но, поскольку я не сведущ в политической деятельности, позвольте спросить: вот эта балканская интрига… не займет ли она слишком много времени?

Петр Иванович поднялся и, тихо отойдя в сторону, стал лицом к окну. Разумов услышал, как закрылась дверь; он обернулся и заметил, что компаньонка улизнула из комнаты.

— В вопросах политики я — сверхнатуралист, — резко нарушила молчание мадам де С.

Петр Иванович отошел от окна и слегка хлопнул Разумова по плечу. Это был знак, что пора уходить; одновременно особым напоминающим тоном он обратился к мадам де С.:

— Элеонора!

Что бы это ни значило, она, видимо, не услышала его. Она как деревянная откинулась в угол дивана. В капризной мине, застывшей на ее лице, вдоль которого падали мятые, порыжевшие кружева шарфа, было нечто жестокое.