Тайный агент. На взгляд Запада

Но он вышел из комнаты вместе с Разумовым, закрыв за собою дверь. Лестничная площадка переходила в пустой коридор — справа и слева открывалась безжизненная, бело-золотая перспектива без всякого намека на ковер. Даже свет, лившийся сквозь большое окно в конце коридора, казался пыльным; и единственное пятно на белой мраморной балюстраде, шелковый цилиндр великого феминиста, энергично заявлял о себе, черный и лоснящийся среди всей этой грубой белизны.

Провожая гостя, Петр Иванович не раскрывал рта. Даже когда они подошли к лестнице, Петр Иванович не прервал молчания. Желание просто спуститься по лестнице и покинуть дом, даже не кивнув на прощанье, неожиданно покинуло Разумова. Он остановился на первой ступени и прислонился спиною к стене. Открывавшийся внизу вестибюль с черно-белым мозаичным полом казался нелепо огромным; он был похож на какое-нибудь присутственное место, где могучее эхо только и ждет звука шагов и голосов. Как будто боясь разбудить громкое эхо этого пустого дома, Разумов заговорил тихим голосом:

— Я вовсе не собираюсь превращаться в спиритиста-любигеля.

Петр Иванович слегка покачал головой. Взгляд его был серьезен.

— Или тратить время на духовные экстазы или возвышенные размышления над евангелием феминизма, — продолжал Разумов. — Я приехал сюда для участия в деле — в деле, почтеннейший Петр Иванович! Я здесь, в этом гнусном городе свободы, совсем не ради великого европейского писателя^[217]. Мне нужен некто куда более великий. Идея вождя — вот что влекло меня. В России есть молодые люди, которые голодают, и кажется, будто вера в вас — единственное, что поддерживает в них жизнь. Подумайте об этом, Петр Иванович! Да, подумайте!

Великий человек, к которому была обращена эта мольба, совершенно неподвижный и безмолвный, являл собою образ терпеливой, безмятежной респектабельности.

— Естественно, я не говорю о народе. Это скоты, — добавил Разумов тем же приглушенным, но выразительным тоном. Протестующий гул донесся из бороды «героического беглеца». Внушительный гул.

— Скажем лучше — дети.

— Нет! Скоты! — настаивал Разумов, отбросивший околичности.

— Но они неиспорченны, они невинны, — уговаривал его шепотом великий человек.

— А кто сказал, что скоты не могут быть достаточно неиспорченными? — Разумов наконец повысил голос. — И невинности от природы в них хоть отбавляй. Но что толку спорить об именах? Попробуйте дать этим детям силу и рост взрослого человека и увидите, что получится. Только дайте — и увидите… Но оставим это. Говорю вам, Петр Иванович: стоит пяти-шести молодым людям сойтись ныне в какой-нибудь обшарпанной студенческой комнатушке, как тут же шепотом начинает произноситься ваше имя, — но вы для них не властитель дум, а средоточие революционных энергий — средоточие действия. Как вы думаете, что еще могло привлечь меня к вам? Определенно не то, что известно всему миру, — а как раз то, о чем он понятия не имеет. Я чувствовал неодолимое притяжение, — скажем, меня что-то подталкивало, да, подталкивало или, вернее, принуждало, гнало… Гнало! — громко повторил Разумов и замолчал, как будто испугавшись гулкого эха, пробужденного словом «гнало» в двух голых коридорах и в огромном пустом вестибюле.

Петра Ивановича эхо, по-видимому, ни в коей мере не испугало. Молодой человек не смог удержаться от сухого, неловкого смешка. Великий революционер сохранял неподвижность, исполненную самоочевидного, некрикливого превосходства.

«Черт бы его побрал! — ругнулся про себя Разумов. — Он ждет, прячась за своими очками, пока я себя выдам». И воскликнул, с насмешливым сатанинским наслаждением играя на величии великого человека:

— Ах, Петр Иванович, если б вы только знали ту силу, которая влекла — нет, гнала

меня к вам! Неодолимую силу.

Сейчас у него уже не было ни малейшего желания смеяться. Петр Иванович с пониманием покачал головою — как бы говоря: «А разве я не знаю?» Это выразительное движение было почти незаметно. Разумов продолжил с тайною насмешкой:

— Все эти дни вы пытались разгадать меня, Петр Иванович. Это естественно. Я заметил это, и я был откровенен. Может быть, вы считаете, что я был не слишком разговорчив? Но с таким человеком, как вы, это и не нужно; это могло даже показаться дерзостью. И кроме того, мы, русские, как правило, склонны говорить слишком много — я всегда это чувствовал. И в то же время, как нация в целом, мы немы. Уверяю вас, вряд ли я когда-нибудь еще буду с вами столь разговорчив — ха-ха!..

Не сходя с более низкой ступени, Разумов чуть ближе придвинулся к великому человеку.