Тайный агент. На взгляд Запада

— Перестаньте! — воскликнула Софья Антоновна. — Никто не обращает внимания на наскоки Никиты. Он делает это не со зла. Послушайте, что я хочу сказать. Может быть, вы сможете пролить свет на все это. Был в Санкт-Петербурге один мужик, державший лошадей. Он давно переселился в город, чтобы служить извозчиком у какого-то своего родственника, а в конце концов обзавелся собственными пролеткой-двумя.

Она могла бы не тратить пусть и незначительных усилий на жест, означавший «Погодите!», Разумов не собирался говорить что-либо, — сейчас он не смог бы ее перебить, даже если б от этого зависела его жизнь. Сокращение его лицевых мускулов было непроизвольным — чисто поверхностное движение; к нему вернулся его прежний угрюмо-внимательный вид.

— Судя по всему, он не был обычным представителем своего класса, — продолжала она. — Обитатели этого дома — а мой осведомитель побеседовал со многими из них — знаете, одного из этих огромных домов позора и нищеты…

Софье Антоновне не нужно было задерживаться на описании дома. Разумову ясно представилась у нее за спиною темная каменная масса, смутно виднеющаяся сквозь снегопад, с длинным рядом засаленных трактирных окон, светящихся почти у самой земли. Призрак той ночи преследовал его. Он встретил его появление с яростью и предельной усталостью.

— Покойный Халдин случайно не говорил с вами когда-нибудь об этом доме? — озабоченно спросила Софья Антоновна.

— Говорил, — ответив утвердительно, Разумов тут же спросил себя, не попался ли в ловушку. Однако лгать этим людям было столь унизительно, что он, возможно, не смог бы ответить «нет». — Он упомянул как-то, — добавил он, делая вид, что напрягает память, — о доме подобного рода. Он навещал там каких-то рабочих.

— Именно так.

Софья Антоновна ликовала. Ее осведомитель установил этот факт совершенно случайно, разговорившись с жильцами, после того как свел знакомство с одним проживавшим там рабочим. Жильцы дома очень точно описали внешность Халдина. Он приносил утешительные слова надежды в их полный невзгод мир. Он приходил нерегулярно, но очень часто, а иногда (писал корреспондент Софьи Антоновны) оставался ночевать — жильцы полагали, что он спал в конюшне, выходившей во внутренний двор.

— Заметьте, Разумов! В конюшне.

Злобно усмехнувшись про себя, Разумов кивнул головою.

— Да. На соломе. Возможно, это было самое чистое место во всем доме.

— Несомненно, — согласилась революционерка, сильно хмурясь, — ее черные глаза от этого зловеще сближались. — Никакое животное не смогло бы вьшесги грязь и убожество, на которые обречены столь многие люди в России. Как выяснилось, Халдин был знаком с тем мужиком, который держал лошадей, — бесшабашным, независимым, живущим по своему усмотрению молодцем, не пользовавшимся особой любовью прочих обитателей дома. Поговаривали, что он был связан с шайкой квартирных воров. Кое-кто из них попался. Не тогда, когда он возил их, — но все равно возникли подозрения, что именно он дал знать полиции и…

Революционерка неожиданно замолчала, не договорив.

— А вы? Вы слышали от вашего друга о некоем Зимяниче?

Разумов ждал, когда всплывет это имя. Он был готов к подобному вопросу. «Когда меня спросят, я признаюсь, что слышал о нем», — сказал он себе. Но спешить с ответом не стал.

— Конечно! — начал он медленно. — Зимянич, мужик, который держал лошадей. Да. Как-то раз… Зимянич! Разумеется! Зимянич с лошадьми… Как же я мог забыть? Один из наших последних разговоров!

— То есть, — взгляд Софьи Антоновны был очень серьезен, — это значит, Разумов, что разговор этот состоялся незадолго до… так?

— До чего? — вскричал Разумов, наступая на женщину, которая удивилась, но не двинулась с места. — До… А! Конечно, это было до! Как же это могло быть после? Это было всего за несколько часов до…

— И он отзывался о нем хорошо?

— С энтузиазмом! Лошади Зимянича! Вольная душа Зимянича!

Разумов испытывал дикое наслаждение, громко произнося имя, которое до сих пор ни разу не срывалось с его губ. Он не сводил своего пылающего взгляда с собеседницы, и только изумленное выражение ее лица заставило его наконец прийти в себя.

— Покойный Халдин, — сказал он, сдержавшись и опустив глаза, — был склонен проникаться неожиданной симпатией к людям без… как бы это сказать… без достаточных на то оснований.

— Так! — Софья Антоновна хлопнула в ладоши. — Теперь, мне кажется, все ясно. У моего корреспондента возникли подозрения…

— Ах, вот как! У вашего корреспондента! — произнес Разумов с почти откровенной насмешкой. — Какие подозрения? Как возникли? После беседы с этим Зимяничем? Который, скорее всего, был выпивши, бормотал что-то, якобы правдоподобное…

— Вы говорите так, как будто знали его.

Разумов поднял голову.

— Нет. Но я знал Халдина.

Софья Антоновна серьезно кивнула.

— Понятно. Каждое ваше слово подтверждает для меня подозрения, высказанные в этом очень интересном письме. Однажды утром этого Зимянича нашли в конюшне — повесившимся на крюке.

Разумов почувствовал глубокую тревогу. Это было заметно со стороны, потому что Софья Антоновна с живостью заметила:

— Ага! Вы начинаете видеть.