Тайный агент. На взгляд Запада

И вот в последний момент, перед самым расставанием, когда его напряжение уже спало, Софья Антоновна сослалась на предмет его беспокойства. С чего она заговорила об этом, он мог только догадываться — он был тогда слишком рассеян, чтобы заметить, но, по-видимому, все началось с ее жалоб на иррациональность и абсурдность человеческого поведения. Зимянич, к примеру, кичился своей нерелигиозностью и все же в последние недели жизни его мучила фантазия, что его якобы избил дьявол.

— Дьявол? — переспросил Разумов, как бы не расслышав.

— Сам дьявол. Во плоти. Понимаю ваше удивление, Кирилл Сидорович. В ту самую ночь, когда бедного Халдина схватили, в самом ее начале, появился какой-то неизвестный и устроил Зимяничу страшнейшую взбучку, пока он мертвецки пьяный валялся в конюшне. Все тело несчастного оказалось покрыто синяками. Он демонстрировал их другим обитателям дома.

— Но вы, Софья Антоновна, вы-то ведь не верите в настоящего дьявола?

— А вы? — коротко спросила она в ответ. — Я не верю в дьявола, но есть много людей, которые хуже дьяволов, — они превращают этот мир в ад, — пробормотала она себе под нос.

Разумов наблюдал за нею — энергичная, седая, с глубокой складкой между тонких бровей, черные глаза задумчиво смотрят в сторону. Она явно не придает большого значения рассказанной истории — если только это, конечно, не образец идеального притворства. — Какой-то смуглый молодой человек, — заговорила она снова, — которого никогда не видели там прежде, никогда не видели потом. Чему вы улыбаетесь, Разумов?

— Тому, что дьявол, несмотря на все прошедшие века, по-прежнему молод, — сдержанно ответил он. — Но кто же оказался в состоянии описать его, коль скоро жертва побоев, как вы говорите, была в тот момент мертвецки пьяна?

— Кто описал? Трактирщик. Властный, смуглый молодой человек в студенческом плаще ворвался в трактир, потребовал Зимянича, яростно избил его и, не говоря ни слова, умчался прочь, оставив трактирщика оцепеневшим от изумления.

— И он тоже считает, что это был дьявол?

— Этого я не знаю. В письме написано, что он весьма скуп на слова. Как правило, те, кто продают водку, — большие мошенники. Думаю, он знает обо всем этом больше, чем кто-либо другой.

— Ну хорошо, Софья Антоновна, а какова ваша гипотеза? — спросил Разумов тоном чрезвычайной заинтересованности. — Ваша и вашего осведомителя, побывавшего на месте событий?

— Я согласна с ним. Какая-нибудь переодетая полицейская ищейка. Кто еще мог бы так безжалостно избить беспомощного человека? Что касается остального, то, если тем днем они проверяли все следы, старые и новые, вполне вероятно, они могли решить на всякий случай взять и Зимянича — чтобы выудить из него дополнительные сведения, или для опознания, или еще зачем-нибудь. Какого-нибудь мерзавца-сыщика отправили за ним, тот нашел его пьяным, разозлился и сломал ему о ребра вилы. Потом, когда им в сети попалась крупная дичь, они, конечно, уже не думали о каком-то мужике.

Таковы были последние слова революционерки в этом разговоре — столь близко подошедшие к правде, столь далеко отстоящие от нее в правдоподобии соображений и выводов; они показывают, сколь непобедима в человеке склонность к заблуждению, позволяют заглянуть в глубочайшие бездны самообмана. Разумов, пожав Софье Антоновне руку, вышел из ворот, пересек дорогу и, дойдя до небольшой пристани, к которой причаливали пароходики, оперся на перила.

Он чувствовал легкость на душе; такую легкость, какую не испытывал уже много дней после той ночи… той самой ночи. Любопытно, но беседа с революционеркой позволила ему увидеть опасность именно тогда, когда опасность уже испарилась. «Я должен был бы предвидеть сомнения, которые возникнут у этих людей», — думал он. Потом его внимание привлек камень необычной формы, который он мог отчетливо видеть на дне; и он задумался о том, насколько глубоко здесь. Но очень скоро, вздрогнув, он пришел в себя и, удивляясь этому несвоевременному приступу рассеянности, вернулся к цепочке своих мыслей. «Я должен был с самого начала лгать по всяким второстепенным поводам», — сказал он себе и тут же почувствовал такое смертельное отвращение при этой мысли, что довольно долго не в силах был перейти к следующей. «К счастью, все обошлось», — подумал он наконец и немного спустя негромко сказал себе вполголоса: «Спасибо дьяволу», — и коротко рассмеялся.