Тайный агент. На взгляд Запада

Вступив на остров, Разумов увидал, что, помимо хозяйки шале с прохладительными напитками, тут нет ни души. Была какая-то наивная, противная и бессмысленная простота в этом малопосещаемом клочке земли, названном в честь Жан-Жака Руссо. Да еще какая-то убогая претензия. Он спросил стакан молока, стоя выпил его залпом (с утра у него не было во рту ничего, кроме чая) и пошел уже было прочь, устало передвигая ноги, как вдруг новая мысль заставила его резко остановиться. Он нашел именно то, в чем нуждался. Если уединение на открытом воздухе посреди города и возможно, то он найдет его здесь, на этом нелепом острове, единственный доступ к которому, между прочим, хорошо просматривается.

Тяжело ступая, он вернулся к садовой скамейке и рухнул на нее. Это было подходящее место, чтобы начать писать то, что он должен был написать. Материалы были при нем. «Я всегда буду приходить сюда», — сказал он себе; потом довольно долго сидел неподвижно, почти безжизненно, ни о чем не думая, ничего не видя и не слыша. Сидел он до того момента, когда клонящееся к закату солнце опустилось за крыши домов у него за спиною, а тени этих домов дотянулись до противоположного берега; только тогда он вынул из кармана ручку, раскрыл, положив на колено, маленькую записную книжку и принялся быстро писать, время от времени поднимая глаза на перемычку, соединяющую островок с мостом. Эти взгляды были излишни; люди, проходившие по мосту, казалось, не желали даже смотреть на островок, куда была изгнана фигура автора «Общественного договора»^[234]

, в темной неподвижности бронзы восседавшая над склоненной головой Разумова. Закончив писать, Разумов с лихорадочной поспешностью отложил ручку в сторону и, почти что конвульсивным движением вырвав исписанные листки из записной книжки, запихнул ее в карман. Но сложил он эти листки в тонкую стопку у себя на колене, действуя уже обдуманно и аккуратно. Сделав дело, он откинулся на спинку скамейки и застыл в неподвижности, держа листки в левой руке. Сумерки сгущались. Он поднялся и стал медленно ходить взад-вперед под деревьями.

«Не может быть сомнений, что теперь я в безопасности», — думал он. Его острый слух был способен уловить слабый шепот течения, огибавшего мыс острова, — он слушал с таким увлечением, что забылся. Но звук был почти неуловим даже для его обостренного слуха.

— Ну и занятие я себе нашел, — пробормотал он. И тут ему пришло в голову, что это едва ли не единственный звук, к которому он мог прислушиваться без всяких задних мыслей, просто так, исключительно ради удовольствия. Да, звук воды, голос ветра совершенно чужды человеческим страстям. Все прочие звуки на этой земле оскверняли одиночество души.

Таковы были ощущения мистера Разумова, имевшего в виду, конечно, свою собственную душу, и это слово использовалось им не в богословском смысле, но, насколько я понимаю, просто для обозначения той части его существа, которая не принадлежала телу, а потому могла быть особо подвержена опасному влиянию земных страстей. И надо признать, что горечь одиночества, от которой страдал мистер Разумов, нельзя было свести к одной лишь болезненной впечатлительности.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

То, что я, переходя к этой части рассказа, повествующей о прошлых событиях, еще раз напоминаю о том, что у молодого мистера Разумова не было в мире никого — никого не в метафорическом, а в самом что ни на есть буквальном смысле — не более чем констатация факта со стороны человека, верящего в психологическое значение фактов. Кроме того, мне, пожалуй, хотелось бы быть скрупулезно объективным. Именно по этой причине я, не отождествляющий себя ни с кем в этом повествовании, в котором понятия чести и позора далеки от представлений западного мира, и старающийся не выходить за рамки простых человеческих ценностей, испытываю странное нежелание прямо заявлять здесь о том, о чем читатель скорее всего уже догадался сам. Это нежелание не покажется нелепым, если задуматься о том, что из-за несовершенства языка в выставлении напоказ голой правды всегда есть что-то некрасивое и даже постыдное. Впрочем, настало время, когда государственного советника Микулина нельзя уже больше обходить молчанием. Его простой вопрос «Куда?», на котором мы расстались с мистером Разумовым в Санкт-Петербурге, проливает свет на общее значение этого частного случая.