Тайный агент. На взгляд Запада

Бедная миссис Халдина! Признаюсь, она немного пугала меня. Она была из тех натур, к счастью довольно редких, к которым нельзя оставаться равнодушным, потому что они внушают одновременно страх и сострадание^[242]. Боишься и за себя и еще больше за тех, кого опекаешь — тех, кто с очевидностью рожден для того, чтобы страдать самим и заставлять страдать других. Непросто сознавать, что не скажу свобода, но обычное свободолюбие, которое у нас связано с манерой говорить, с амбициями, с голосованием (а если и связано как-нибудь с чувствами, то с такими, что нас глубоко не затрагивают), может быть для других существ, очень похожих на нас и живущих под тем же небом, тяжелым испытанием стойкости, поводом для горя, слез и крови. Миссис Халдина несла в себе боль своего поколения. Ее брат, полный энтузиазма офицер, был казнен при Николае^[243]

. Тронутая иронией отстраненность не может быть броней для уязвимого сердца. Получив через детей новую рану, миссис Халдина вновь испытала боль прошлого — ей было страшно и за будущее. Она была из тех, кто не способен сам излечиться от своей болезни, кто слишком много живет сердцем и, не будучи ни трусом, ни эгоистом, страстно относится к его ранам — и готовится предъявить счет.

Подобные мысли были приправой к моей скромной одинокой холостяцкой трапезе. Если кто-нибудь пожелает заметить здесь, что это был всего лишь окольный способ размышлять о Наталии Халд иной, я отвечу одно: она была вполне достойна внимания. Вся жизнь была у нее впереди. И я готов признать, стало быть, что размышлял о жизни Наталии Халдиной в свете характера ее матери, — такой способ думать о девушке позволителен для старика, еще не слишком старого, чтобы сделаться чуждым жалости. Почти вся молодость была у нее впереди — молодость, силой произвола лишенная естественной для нее беззаботности и радости, омраченная неевропейским деспотизмом; ужасно мрачная молодость, поставленная в зависимость от всех превратностей яростной борьбы двух одинаково свирепых противников.

Я предавался размышлениям, пожалуй, дольше, чем следовало. Я чувствовал себя беспомощным, хуже того — лишним. В последний момент я заколебался — идти ли мне вообще. Каков смысл?

Вечер уже клонился к ночи, когда, свернув на бульвар Философов, я увидел свет в угловом окне. Штора была спущена, но я представил за ней миссис Халдину, сидящую в кресле в своей обычной позе и как будто высматривающую кого-то, — эта поза в последнее время была отмечена пронзительностью безумной надежды.

Я рассудил, что свет в окне дает мне достаточно оснований постучать в дверь. Дамы еще не ложились спать. Мне оставалось только надеяться, что у них нет в гостях никого из их соотечественников. Иногда по вечерам у них обретался один опустившийся, отставной русский чиновник. Он был бесконечно заброшен и утомлял уже одним своим гнетущим присутствием. Полагаю, дамы терпели его частые визиты в силу того, что он был старым другом мистера Халдина-старшего или чем-то в этом роде. Я решил, что если застану его там, услышу его невыразительный голос, то задержусь лишь на несколько минут.

Дверь удивила меня, распахнувшись прежде, чем я успел позвонить. Передо мной стояла мисс Халдина в шляпке и жакете, явно собравшаяся уходить. В этот час! Не за врачом ли?

Ее приветливый голос успокоил меня. Он прозвучал так, как будто именно меня она и хотела увидеть. Во мне проснулось любопытство. Она втащила меня внутрь, и верная Анна, пожилая служанка-немка, закрыла за мною дверь, но после этого не ушла, а стояла поблизости, как будто готовая тут же выпустить меня на улицу. Похоже, мисс Халдина собиралась выйти именно для того, чтобы разыскать меня.

Она торопливо заговорила — в манере, очень необычной для нее. Она собиралась вот так прямо пойти и позвонить в дверь госпожи Циглер, хотя для госпожи Циглер время уже позднее…

Госпожа Циглер, вдова почтенного профессора, моего близкого друга, сдает мне три комнаты своей очень большой и хорошей квартиры, от которой она не отказалась после смерти мужа; я вхожу к себе через отдельную дверь, выходящую на общую лестничную площадку. Эта договоренность соблюдается между нами уже по меньшей мере лет десять. Я сказал, что очень рад, что мне пришло в голову…

Мисс Халдина и не думала раздеваться. Я обратил внимание на ее покрасневшие щеки, на явную решительность ее тона. Не знаю ли я, где живет господин Разумов?