Тайный агент. На взгляд Запада

— Где? В номере у Петра Ивановича? Там был господин Ласпара и еще трое.

— А! Авангард, отчаянная надежда великого заговора, — прокомментировал он для себя. — Носители искры, которая вызовет взрыв^[256], призванный в корне изменить жизнь многих миллионов людей, для того чтобы Петр Иванович смог стать главой государства.

— Вы дразните меня, — сказала она. — Человек, который нам дорог, однажды сказал мне, чтоб я не забывала: люди всегда служат чему-то более великому, чем они сами, — идее.

— Человек, который нам дорог, — медленно повторил он. Чтобы сохранить самообладание, ему потребовались все силы его души. Он стоял перед нею, почти бездыханный. Его глаза, как при сильном физическом страдании, утратили весь свой огонь. — Ах да… ваш брат… Но в ваших устах, вашим голосом это звучит… и действительно, в вас все божественно… Я хотел бы знать самые потаенные глубины ваших мыслей, ваших чувств.

— Но зачем, Кирилл Сидорович? — воскликнула она, встревоженная этими словами, сорвавшимися со странно безжизненных губ.

— Не бойтесь. Не для того, чтобы вас предать. Итак, вы пошли туда?.. И Софья Антоновна, что же она вам сказала?

— Она сказала очень немного на самом деле. Она знала, что я обо всем услышу от вас. У нее не было времени говорить долго. — Голос мисс Халдиной упал, и она не сразу заговорила снова. — Этот человек, судя по всему, покончил с собой, — сказала она печально.

— Скажите, Наталия Викторовна, — спросил он, помолчав, — вы верите в раскаяние?

— Что за вопрос!

— Что можете вы знать об этом? — пробормотал он глухо. — Это не для таких, как вы… Я хотел спросить: верите ли вы в действенность раскаяния?

Она поколебалась, как будто не поняв вопроса, потом лицо ее просветлело.

— Да, — твердо сказала она.

— Значит, грех ему прощен. А еще этот Зимянич был скотиной, пьяной скотиной.

Наталия Халдина содрогнулась.

— Но при этом человеком из народа, — продолжал Разумов, — которому они, революционеры, рассказывают сказки о возвышенных надеждах. Ну хорошо, народ надо прощать… И вы не должны верить всему, о чем сообщает этот источник, — зловеще и словно преодолевая себя, прибавил он.

— Вы что-то скрываете от меня! — воскликнула она.

— Вы верите, Наталия Викторовна, в то, что месть является долгом?

— Послушайте, Кирилл Сидорович. Я верю в то, что будущее будет милосердно ко всем нам. Революционера и реакционера, жертву и палача, предателя и того, кого предали, — всех их пожалеют, когда свет пробьется наконец сквозь черные тучи на нашем небе. Пожалеют и забудут — ведь без этого не может быть ни единения, ни любви.

— Понятно. Значит, вы не будет искать мести? Никогда? Ни самой крохотной? — На его бесцветных губах появилась горькая улыбка. — Вы сами — словно воплощение духа этого милосердного будущего. Странно, что от этого не легче… Нет! Но предположим, что настоящим предателем вашего брата — Зимянич тоже сыграл тут роль, но незначительную и невольную, — предположим, что настоящим предателем был молодой человек, образованный, занятый умственным трудом, думающий, которому ваш брат доверился слишком поспешно, быть может, но все же — предположим… Но тут целая история.

— И вы ее знаете! Но почему же тогда…

— Я слышал ее. В ней есть лестница и даже призраки, но это не важно, коль скоро человек всегда служит чему-то более великому, чем он сам, — идее. Интересно, кто в этой истории более всего заслуживает названия жертвы?

— В этой истории! — повторила мисс Халдина. Она словно окаменела.

— Вы знаете, почему я пришел к вам? Просто потому, что во всем этом огромном мире мне больше не к кому прийти. Вы понимаете то, что я говорю? Не к кому прийти. Вы слышите, какая безысходность в этих словах: не-к-кому-прий-ти?^[257]Совершенно сбитая с толку своим собственным восторженным толкованием пары строк из письма мечтателя, сама страшившаяся одиночества в призрачном мире яростной борьбы, она не в состоянии была угадать правду, вот-вот готовую сорваться с его языка. Она видела только одно: он страдает и причина его страдания непонятна. Она уже порывалась импульсивно протянуть к нему руку, когда он заговорил снова.

— Не прошло и часа после того, как я увидел вас впервые, а я уже знал, что будет. Ужасы раскаяния, месть, исповедь, гнев, ненависть, страх — ничто в сравнении с тем чудовищным искушением, с которым я столкнулся в тот день, когда вы появились передо мной с этим вашим голосом, с этим вашим лицом в саду этой проклятой виллы.

Мгновение она смотрела на него в полном замешательстве; потом, в каком-то отчаянном прозрении, перешла прямо к сути:

— История, Кирилл Сидорович, история!

— Здесь нечего больше рассказывать! — Он сделал шаг вперед, и она уперлась ему рукой в плечо, пытаясь оттолкнуть от себя, но у нее не хватило силы, а он так и остался стоять перед нею, хотя и дрожал всем телом. — История заканчивается здесь — в этом самом месте. — Он с силой ткнул обвиняющим пальцем себя в грудь и замер.