Тайный агент. На взгляд Запада

В этом странном педантизме человека, который читал, думал, жил с пером в руке, было искреннее стремление выразить обычным языком иное, более глубокое знание. После нескольких пассажей, которые либо уже были использованы в этом повествовании, либо не сообщают ничего нового в психологическом плане (в этой последней записи даже снова упоминается серебряная медаль), следуют полторы страницы бессвязного текста, где он худо-бедно силится выразить новизну и таинственность той стороны эмоциональной жизни, которая до сих пор была неведома его одинокому существованию. Только там он начинает прямо обращаться к читательнице, которую имел в виду, пытаясь отрывистыми, полными удивления и благоговения фразами рассказать о той верховной (он использует именно это слово) власти, которую она приобрела над его воображением, после того как в него точно семя упали слова ее брата.

…Самые доверчивые глаза в мире — так сказал о Вас Ваш брат, когда он был уже все равно что мертв. И когда Вы предстали передо мною, протянув руку, я вспомнил эти слова, самый звук его голоса, и я посмотрел в Ваши глаза — и этого было достаточно. Я понял, что что-то произошло, но не понял тогда, что именно… Но не обманывайтесь, Наталия Викторовна. Я думал, что в моей груди нет ничего, кроме неистощимых запасов гнева и ненависти к вам обоим. Я не забыл, как он хотел, чтобы Вы стали продолжением его фанатично-мечтательной души, он, человек, отнявший у меня мое осмысленное, полное труда существование. И у меня была своя, ведшая меня вперед идея; и не забывайте, что у нас гораздо проще выйти на улицу и убить из убеждения, чем вести жизнь, полную труда и самоотречения. Но довольно об этом. Ненависть ненавистью, но я сразу почувствовал, что, сколько бы я ни избегал встречаться с Вами, я не смогу отогнать от себя Ваш образ. Я неоднократно вопрошал покойника: «Так вот как ты собираешься меня преследовать?» И только позже осознал — только сегодня, только несколько часов назад. Что мог я знать о том, что разрывало меня на куски и пыталось вырвать из меня тайну? Вы были предназначены для того, чтобы исправить зло, заставив меня вновь предать себя во власть истины и душевного спокойствия. Вы! И Вы сделали это тем же самым способом, каким он погубил меня: навязав мне свое доверие. Только его я за это ненавидел, а в Вас это стремление кажется мне благородным и возвышенным. Но, повторяю, не обманывайтесь. Я отдал себя злу. Я ликовал, когда заставил этого невинного дурачка украсть отцовские деньги. Он был глупцом, но не вором. Я сделал его вором. Это было необходимо. Я должен был укрепить себя в моем презрении и ненависти к тому, что я предал. В моем сердце кишело не меньше змей, чем у последнего социал-демократа: тщеславие, честолюбие, ревность, постыдные

желания, дурные страсти зависти и мести. Моя безопасность, годы упорного труда, мои лучшие надежды — все было украдено у меня. Слушайте: вот сейчас будет настоящее признание. То, другое, — ничто. Прежде чем спасти меня, Ваши доверчивые глаза подтолкнули мою мысль к крайнему пределу самого черного предательства. Я все время видел, как они смотрят на меня с доверием, порожденным чистотою сердца, к которому никогда не прикасалось зло. Виктор Халдин украл правду моей жизни — единственное, что у меня было, — и хвалился, что будет продолжать жить в Вас здесь, на этой земле, на которой мне негде приклонить голову^[259]. Когда-нибудь она выйдет замуж, сказал он — и Ваши глаза были доверчивы. И знаете, что я сказал себе? Я украду душу его сестры. Когда мы встретились в саду, в то первое утро, и Вы, движимая Вашим душевным благородством, открыто заговорили со мною, я подумал: «Да, он сам, сказав про ее доверчивые глаза, предал ее в мои руки!» Если бы Вы заглянули тогда в мое сердце, то закричали бы от ужаса и отвращения.

Может быть, никто не поверит в возможность столь низких помыслов. Так или иначе, но, когда мы расстались в то утро, я упивался ими. Я обдумывал наилучшие способы осуществления задуманного. Старик, с которым Вы меня познакомили, непременно хотел со мною пройтись. Не знаю, кто он. Он говорил о Вас, о Вашем одиноком, беспомощном положении, и каждое слово этого Вашего друга только подзуживало меня совершить непростительный грех кражи души. Может быть, это был сам дьявол в облике старого англичанина? Наталия Викторовна, я был одержим! Я встречался с Вами каждый день и, пока Вы были рядом, пил яд моего постыдного замысла. Но я предвидел, что возникнут трудности. И тут вдруг появляется Софья Антоновна — о которой я не думал, просто забыл о ее существовании — с этим сообщением из Санкт-Петербурга… Только этого и не хватало для полной моей безопасности — теперь я революционер, пользующийся доверием!