Тайный агент. На взгляд Запада

Он сделался марионеткой собственного прошлого: как только пробило полночь, он вскочил и быстро побежал вниз по лестнице, как будто уверенный в том, что властью судьбы дверь дома сама собой распахнется перед абсолютной необходимостью стоявшей перед ним задачи. И дверь действительно открылась перед ним, едва он достиг нижней площадки, — запоздалая компания, двое мужчин и женщина, как раз в это время входила в дом. Он проскользнул мимо них на улицу, и его тут же обдал порыв ветра. Компания, конечно, пришла в сильное замешательство. Вспышка молнии позволила им увидеть, как он быстро уходит прочь. Один из мужчин что-то крикнул и бросился было вдогонку, но женщина узнала Разумова.

— Все в порядке. Это просто тот молодой русский с четвертого этажа.

Тьма вернулась вместе с однократным ударом грома, подобным пушечному выстрелу, возвестившему о его побеге из тюрьмы лжи.

Он знал — видимо, услышал от кого-то и бессознательно запомнил — о том, что в этот вечер в доме Юлиуса Ласпары должно проходить собрание революционеров. В любом случае, он прямиком направился туда и не удивился, обнаружив себя звонящим в дверь дома Ласпары, которая, естественно, была закрыта. К этому времени гроза разразилась по-настоящему. По круто спускавшейся вниз улице неслись потоки воды, ливень окутал его водной пеленою, светлой от играющих молний. Он был совершенно спокоен и в перерывах между ударами грома внимательно прислушивался к тоненькому позвякиванию колокольчика где-то внутри дома.

Его впустили не без некоторых сложностей. Тот из гостей, кто вызвался спуститься вниз и узнать, кто пришел, не был знаком с ним. Разумов терпеливо объяснил ему, в чем дело. Ничего страшного не произойдет, если его впустят. Он должен сообщить нечто тем, кто собрался наверху.

— Что-то важное?

— Это им судить.

— Срочное?

— Неотлагательное.

Между тем с маленьким светильником в руке спустилась вниз одна из дочерей Ласпары — мятое и грязное платье, казалось, держалось на ней только чудом, и она больше, чем обычно, была похожа на вытащенную из-под дивана старую куклу в пыльном каштановом парике. Она сразу же узнала Разумова.

— Здравствуйте. Конечно, вы можете войти.

Следуя за светом ее лампы, Разумов стал подниматься наверх из тьмы, царившей внизу. Они прошли два пролета. На лестничной площадке она поставила лампу на консоль, открыла дверь и вошла; недоверчивый гость последовал за нею. Последним вошел Разумов. Он закрыл за собою дверь и, отойдя в сторону, прислонился спиной к стене.

Освещенные керосиновыми лампами три маленькие комнаты en suite*, с низкими, закопченными потолками были набиты людьми. Во всех трех комнатах шли громкие разговоры, и повсюду, даже на полу, стояли стаканы — наполненные чаем, полупустые или выпитые. Другая дочь Ласпары, растрепанная и вялая, сидела за огромным самоваром. В дальней комнате промелькнул массивный живот, который Разумов тотчас узнал. Неподалеку Юлиус Ласпара поспешно слезал со своей высокой табуретки.

Появление полуночного гостя произвело немалую сенсацию. Ласпара очень краток в своем описании событий той ночи. Произнеся слова приветствия, на которые Разумов не обратил внимания, Ласпара (умышленно игнорируя промокшее состояние гостя и необычную манеру его появления) сказал что-то по поводу желательности написания статьи. Рассеянный вид Разумова начинал вызывать у него беспокойство.

— Я уже написал все, что должен был написать, — наконец ответил Разумов со смешком.

Глаза всех присутствующих были прикованы к мертвенно-бледному, прислонившемуся к стене пришельцу, с которого стекала вода. Разумов осторожно отстранил Ласпару, как будто желая, чтобы все могли лицезреть его в полный рост. К тому времени гул разговоров смолк совершенно, даже в самой дальней из трех комнат. Мужчины и женщины, вытягивавшие шеи в явном ожидании чего-то необычайного, толпились в дверном проходе напротив Разумова.

Из этой группы прозвучал дерзкий, пискливый голосок:

— Мне знакома эта до смешного высоко мнящая о себе личность.

— Что за личность? — спросил Разумов, подняв голову и всматриваясь в устремленные на него глаза. Напряженно-удивленное молчание было ему ответом. — Если речь обо мне…

Он замолчал, обдумывая, как лучше во всем признаться, и неожиданно нашел нужную форму — как и следовало ожидать, ее подсказал ему тот роковой в его жизни вечер.

— Я пришел сюда, — заговорил он ясным, отчетливым голосом, — чтобы сообщить нечто о человеке по имени Зимянич. Софья Антоновна уведомила меня, что собирается огласить некое письмо из Санкт-Петербурга…

— Софья Антоновна покинула нас рано вечером, — сказал Ласпара. — Все верно. Все здесь слышали…

— Очень хорошо, — с легким нетерпением, потому что сердце его сильно билось, перебил Разумов. Потом он овладел голосом настолько, что в его ясных, отчетливых фразах появился даже намек на иронию.

— Воздавая справедливость многострадальному мужику Зимяничу, я ныне торжественно заявляю, что в этом письме содержится клевета на человека из народа — на светлую русскую душу. Зимянич не имел никакого отношения к собственно аресту Виктора Халдина.