Тайный агент. На взгляд Запада

Разумов не сопротивлялся. Трое прижимали его к стене, пока Никита, зайдя чуть сбоку, заносил для решающего удара свою чудовищную руку. Разумов ожидал увидеть в ней нож, но в ней не оказалось оружия. Страшный удар пришелся куда-то выше уха. Одновременно он услышал слабый, глухо отозвавшийся эхом звук — как будто кто-то выстрелил за стеной из револьвера. Дикая ярость пробудилась в нем при этом оскорблении. Люди в квартире Ласпары, затаив дыхание, прислушивались к отчаянной возне четырех мужчин на лестничной площадке; звучали глухие удары о стену, потом кто-то с грохотом врезался в дверь, потом все четверо разом и с силой, от которой, казалось, содрогнулся весь дом, обрушились на пол. На Разумова навалились, придавили, кто-то упирался коленями ему в грудь, кто-то лежал у него на ногах, кто-то держал его за горло; задыхаясь, он увидел чудовищного Никиту, присевшего на корточки рядом с его головою.

— Отверните ему лицо в сторону, — с радостным возбуждением пискливо приказал толстый террорист.

Разумов не мог больше бороться. Силы покинули его; он мог только пассивно наблюдать, как тяжелая рука этой скотины унизительно обрушивается ему на другое ухо. Голова его словно раскололась надвое, и мгновенно державшие его люди стали совершенно безмолвны — беззвучны, как тени. В полной тишине они грубым рывком подняли его на ноги, бесшумно стащили вниз по лестнице и, открыв дверь, вышвырнули на улицу.

Он упал ничком и беспомощно, вместе с потоками дождевой воды, сразу же покатился по недлинному склону. Он докатился до места, где мостовая начинала подниматься, и замер, лежа на спине; в лицо ему ярко и в полнейшей тишине вспыхнула огромная молния — вспышка совершенно ослепила его. Он поднялся и прикрыл глаза рукою, чтобы восстановить зрение. Ни звука не доносилось до него ниоткуда; пошатываясь, он побрел по длинной, пустой улице. Молнии вздрагивали и бросали вокруг него свое безмолвное пламя, воды потопа падали, бежали, прыгали, неслись — бесшумные, как пряди тумана. В этой неземной тишине его ноги беззвучно ступали по мостовой, немой ветер гнал его все вперед и вперед — словно путника, заблудившегося в призрачном мире, где бушевала беззвучная буря. Одному Богу известно, куда в ту ночь носили его бесшумные ноги — вперед, назад и снова вперед — без остановки, без передышки. Но куда они в конце концов принесли его, мы знаем: утром водитель первого трамвая, одного из тех, что ходят по южному берегу, увидел, отчаянно звоня в колокольчик, как грязный и мокрый человек без шляпы, который, шатаясь и опустив голову, брел по мостовой, шагнул прямо под трамвай.

Когда Разумова подобрали — с двумя переломами и разбитым боком, — он был в сознании. Он как будто обрушился, разбившись, в мир немьгх. Безмолвные люди, неслышно двигаясь, подняли его, положили на тротуар, жестами и мимикой выражая тревогу, ужас и сострадание. Красное лицо с усами близко наклонилось к нему — губы шевелились, глаза вращались. Разумов изо всех сил пытался понять, чем вызвано это немое представление. Тем, кто собрался вокруг, лицо этого столь сильно пострадавшего незнакомца казалось спокойным и задумчивым. Потом в глазах его появился страх, и они медленно закрылись. Стоявшие вокруг смотрели на него. Разумов попытался вспомнить какие-нибудь французские слова.

— Je suis sourd*, — успел он слабо проговорить, перед тем как потерял сознание.

— Он глухой, — раздались восклицания. — Вот почему он не слышал трамвая.

Его внесли в этот самый трамвай, и, прежде чем он тронулся с места, женщина в потрепанном черном платье, выбежавшая из железных ворот частного владения, расположенного неподалеку, вскарабкалась на заднюю площадку и стала пробиваться к Разумову.

— Я — родственница, — настаивала она на скверном французском. — Этот молодой человек — русский, а я его родственница.

Услышав эту мольбу, ей предоставили действовать по ее усмотрению. Она спокойно села рядом с Разумовым и положила его голову к себе на колени; ее испуганные, выцветшие глаза избегали смотреть на его помертвевшее лицо. В другом конце города на углу улицы к трамваю подбежали люди с носилками. Она пошла за ними к дверям больницы; ей позволили войти и посмотреть, как его укладывают в кровать. Новообретенная родственница Разумова не пролила ни слезинки, но служащим больницы не сразу удалось уговорить ее уйти. Привратник видел, как она еще долго стояла на противоположной стороне улицы. Потом, словно неожиданно вспомнив что-то, убежала.

Непримиримая противница всех министерств финансов, рабыня мадам де С. приняла решение отказаться от должности компаньонки Эгерии Петра Ивановича. Она нашла себе дело по душе.

А несколькими часами ранее, когда ночная гроза еще бушевала, в комнатах Юлиуса Ласпары поднялось большое волнение. Страшный Никита, вернувшись с лестничной площадки, громко, во всеуслышанье пропищал в зловещем веселье: