Тайный агент. На взгляд Запада

Фекла, бывшая компаньонка мадам де С., стерегла его больничную кровать. Мы раз или два встретились с нею у дверей больницы, но она не была разговорчива. Новости о мистере Разумове она сообщала мне в предельно лаконичной форме. Он медленно выздоравливал, но на всю жизнь должен был остаться безнадежным калекой. Сам я ни разу не посетил его, да и никогда больше не видел после того страшного вечера, когда как внимательный и остававшийся незамеченным зритель присутствовал при его объяснении с мисс Халдиной. В свой срок его выписали из больницы, и «родственница» — так мне было сказано — куда-то его увезла.

Сведения мои получили дополнение почти двумя годами позже. Я определенно не искал этой возможности; она представилась мне совершенно случайно, когда я встретился с одной весьма уважаемой революционеркой в доме известного русского деятеля либеральных убеждений, который поселился на время в Женеве.

Это была знаменитость совсем иного рода, чем Петр Иванович: темноволосый, сутуловатый человек с добрыми глазами, в любезных манерах которого было что-то тихое и осторожное. Улучив момент, когда никого поблизости не было, он подошел ко мне в сопровождении бодрой седовласой дамы в малиновой блузе.

— Наша Софья Антоновна хочет познакомиться с вами, — обратился он ко мне своим сдержанным голосом. — Соответственно, я оставляю вас для взаимной беседы.

— Я бы не стала злоупотреблять вашим вниманием, — тут же начала седовласая дама, — но у меня есть для вас послание.

Наталия Халдина передавала мне несколько дружеских слов. Софья Антоновна только что вернулась из тайной поездки в Россию и встретилась там с мисс Халдиной. Она живет в одном из «центральных» городов, разделяя труды на ниве милосердия между ужасами переполненных тюрем и душераздирающей нищетой обездоленных семей. Она не щадит себя на этой полезной работе, заверила меня Софья Антоновна.

— У нее верная душа, несгибаемый дух и неутомимое тело, — не без энтузиазма подвела революционерка итог своему рассказу.

Беседе, начавшейся таким образом, не грозило иссякнуть из-за отсутствия интереса с моей стороны. Мы уселись в уголке, где никто не мог нам помешать. В ходе нашего разговора о мисс Халдиной Софья Антоновна неожиданно заметила:

— Вы, наверное, помните, что видели меня раньше? В тот вечер, когда Наталия пришла узнать у Петра Ивановича адрес некоего Разумова, того молодого человека, который…

— Прекрасно помню, — сказал я. Когда Софья Антоновна узнала, что в моем распоряжении оказался дневник этого молодого человека, переданный мне мисс Халдиной, она чрезвычайно заинтересовалась. Она не скрывала своего желания увидеть этот документ.

Я предложил показать его ей, и она тут же вызвалась посетить меня на следующий день.

Где-то час или больше она с жадным вниманием переворачивала страницы, потом со слабым вздохом вернула мне дневник. В своей поездке по России она видела и Разумова. Он жил не «в центре», а где-то «на юге». Она описала мне деревянный домик из двух комнат на окраине очень маленького городка; домик прячется за высоким дощатым забором, а двор его зарос крапивой. Разумов искалечен, болен, теряет силы с каждым днем, и Фекла-самарянка неутомимо ухаживает за ним с чистой радостью бескорыстной преданности. В этой работе не заключается ничего, что могло бы принести ей разочарование.

Узнав, что Софья Антоновна посетила мистера Разумова, я не сумел скрыть удивления, ибо не мог понять мотивов этого поступка. Но она поведала, что не одна бывает там.

— Некоторые из наших

всегда навещают его, когда проезжают мимо. Он умен. У него есть идеи… И еще он хорошо говорит.

Вот тогда-то я и услышал в первый раз о признании Разумова в доме Ласпары. Софья Антоновна подробно — со слов самого Разумова, описавшего ей все в мельчайших деталях, — рассказала мне о том, что там произошло.

Потом она пристально взглянула на меня своими блестящими черными глазами:

— В жизни каждого человека бывают дурные минуты. Ложная мысль приходит в голову, и тогда возникает страх — человек боится себя, боится за себя. Или вот еще бывает ложная смелость… Называйте это как хотите, но скажите: многие ли сознательно обрекут себя на гибель (как он сам пишет об этом в своих записках), вместо того чтобы продолжать жить, в глубине души понимая, сколь низко они опустились? Многие ли?.. И, пожалуйста, не забывайте о том, что в тот момент, когда он так поступил, ему ничто не угрожало. Ровно тогда, когда ему ничто не угрожало, и более, бесконечно более того — когда он начал осознавать, что эта восхитительная девушка может его полюбить, — ровно тогда он понял, что никакая горькая ирония, никакое изощренное коварство, никакая дьявольская ненависть и гордыня не скроют от его собственных глаз позор того существования, которое его ожидает. Для подобного открытия требуется характер.