Тайный агент. На взгляд Запада

Я молча согласился с этим выводом. Так ли уж важно знать причины прощения и сострадания? Несколько позже, однако, выяснилось, что в сочувствии, которое проявил к предателю Разумову революционный мир, была и нотка раскаяния. В голосе Софьи Антоновны сквозила неловкость:

— И кроме того, с ним, знаете ли, обошлись слишком жестоко. На это никто не давал санкции. Не было принято никаких решений о том, что с ним делать. Он признался добровольно. А этот Никита, который нарочно пробил ему барабанные перепонки — там, на лестничной площадке, якобы вне себя от негодования, — так вот, он оказался наихудшим из мерзавцев. Он сам был предатель^[262], изменник, сам полицейский агент! Разумов сказал мне, что, когда он обвинил того в предательстве, на него нашло что-то вроде вдохновения…

— Я мельком видел эту скотину, — сказал я. — Не понимаю, как можно было хотя бы день обманываться на его счет!

Она перебила меня:

— О да, да! И не говорите! Когда я впервые увидела его, мне тоже стало не по себе. Но кто бы стал тогда меня слушать! Мы только и делали, что говорили друг другу: «Не надо придавать слишком большого значения его внешности». И потом, он всегда был готов убивать. В этом никто не сомневался. Он действительно убивал — и тех, и этих. Демон…

Затем Софья Антоновна, справившись с гневной дрожью своих іуб, рассказала мне очень странную историю. Оказалось, что вскоре после исчезновения Разумова из Женевы советник Микулин, совершавший поездку по Германии, случайно оказался соседом по купе Петра Ивановича^[263]. Полночи они провели за приватным разговором, и вот тогда начальник полиции Микулин намекнул архиреволюционеру на истинную природу архиубийцы жандармов. Похоже, Микулин хотел избавиться от этого своего агента! Может быть, он ему надоел или стал вызывать у него опасения. Следует также отметить, что зловещий Никита достался Микулину «по наследству» — от предшественника по должности.

И этот рассказ я выслушал без каких-либо комментариев, верный своей роли немого свидетеля русских событий, восточная логика которых разворачивалась пред моим западным взглядом. Но я позволил себе один вопрос:

— А скажите, пожалуйста, Софья Антоновна, оставила ли мадам де С. Петру Ивановичу все свое состояние?

— Ни гроша. — Революционерка брезгливо пожала плечами. — Она умерла, не оставив завещания. Орды племянников и племянниц, как коршуны, налетели из Санкт-Петербурга и устроили грызню из-за ее денег. Все эти мерзкие камергеры и фрейлины — отвратительные придворные подхалимы! Тьфу!

— Что-то в последнее время ничего не слышно о Петре Ивановиче, — заметил я, помолчав.

— Петр Иванович, — торжественно сказала Софья Антоновна, — соединил свою жизнь с девушкой из народа.

Я был искренне поражен.

— Как? На Ривьере?

— Что за нелепая мысль! Разумеется, нет.

В голосе Софьи Антоновны звучала слабая нотка язвительности.

— Так что же, он живет сейчас в России? Это ведь чрезвычайно опасно, разве нет? — воскликнул я. — И все ради девушки из народа. Не кажется ли вам, что он поступил опрометчиво?

Софья Антоновна некоторое время хранила загадочное молчание, потом объявила:

— Он просто боготворит ее.

— Вот как? Ну что ж, надеюсь, при случае она не побоится устроить ему хорошую взбучку.

Софья Антоновна встала и попрощалась со мной, как будто не расслышав ни слова из моего нечестивого пожелания; но, уже стоя в дверях, до которых я ее проводил, вдруг обернулась ко мне и твердо заявила:

— Петр Иванович — человек вдохновенный.

ПРИЛОЖЕНИЯ

В. М. Толмачёв

ДЖОЗЕФ КОНРАД И ЕГО «РУССКИЕ РОМАНЫ»

Подлинное имя английского писателя Джозефа Конрада — Юзеф Теодор Конрад Наленч Коженёвский (Korzeniowski)[264]. Поляк по отцу и матери[265], он родился 3 декабря 1857 года в Бердичеве, крупном городе той части Украины, которая в 1795 году вошла в состав Киевской губернии Российской империи по итогам «третьего раздела» Польши. Его родители, Аполлон Коженёвский (1820–1869) и Эвелина (Эва) Бобровская (1833–1865), происходили из дворян и были пламенными патриотами. Дед будущего писателя, Теодор, служил лейтенантом кавалерии у Наполеона (1807–1809 гг.), позже принял участие в русской кампании 1812 года, а также в польском национальном восстании 1830–1831 годов. Хотя тема Наполеона, создавшего Варшавское герцогство (1807–1813 гг.), и волновала Конрада под конец жизни (романы «Бродяга», 1923; «Интрига», публ. 1925), он относился к фигуре императора отрицательно, поскольку тот, на взгляд писателя, ставил свои амбиции выше морали и внушил полякам ложную надежду на обретение национальной независимости.