Тайный агент. На взгляд Запада

Среди двух рецензентов издательства, рекомендовавших роман к публикации, был Эдуард Гарнетт (1868–1937). Сын хранителя книжного собрания Британского музея и богемный литератор, он оказался достаточно проницательным (среди его редакторских открытий разных лет — Дж. Голсуорси, Д. Г. Лоренс), чтобы заинтересоваться не только интерпретацией экзотического сюжета, но и личностью автора рукописи, который оказался нервическим типом с непостижимого для британца «Востока» и одновременно невозмутимым капитаном. Гарнетт убедил Джозефа Конрада

— а именно эти имя и фамилия были вынесены на обложку «Олмейра» (так появился на свет новый английский прозаик) — писать дальше и сделался его близким другом, а также советчиком, помогшим Конраду «англизироваться» и войти в литературный мир британской столицы. Возможно, обратить внимание на польского капитана издательского рецензента Гарнетта косвенно побудили пристрастия его жены Констанс (урожд. Блэк; 1862–1946). Она знала русский язык, доехала до Ясной Поляны, имела немало знакомых среди русских политических эмигрантов (народники, анархисты, эсеры), а к 1910-м годам сделалась крупнейшей в Англии переводчицей русской литературы (А. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев, А. П. Чехов и др.).

Конрад внял совету нового друга и после успеха первого романа (рецензенты отметили дар конрадовского воображения, умение автора создавать особую атмосферу и настроение) сравнительно быстро выпустил еще два — «Отверженный с островов» (1896), «Негр с “Нарцисса”: История кубрика» (1897)^[273]

. В этих вещах просматривается абрис будущего конрадовского мира: экзотичность обстановки (голландская Ост-Индия, населенная выходцами из Европы, малайцами, арабами; буря во время плавания из Бомбея в Лондон), колоритные типажи (торговец-контрабандист Олмейр, способный на любые перевоплощения проходимец Виллеме, роковые женщины, притворяющийся больным громадный матрос-негр Джеймс Уэйг), напряженный сюжет (авантюрно-психологические драмы, в которых присутствуют поиски золота, разоблачения, предательства, любовные коллизии, даже кровосмешение, а также конфликты отцов и детей, мужа и жены, команды, капитана и нарушившего некий закон изгоя), запоминающиеся сцены (Олмейр, в отчаянии стирающий на прибрежном песке следы дочери, «изменившей» ему и Европе с малайским принцем; музыка Верди, звучащая по воле раджи в джунглях; загадочное восклицание Джимми перед смертью: «На борту! Я?! О Боже!»), повествование, совмещающее прямой показ событий с их косвенным освещением, а некоторый пафос — с сардонической иронией. Этот характерно конрадовский антураж ценен и сам по себе (знание необычного материала из первых рук), и в сочетании с артистизмом его подачи («флоберианство» хорошо сделанной вещи), и, несколько неожиданно, как подмостки трагедии, претендующей на универсальность. Живущие на Борнео Олмейр и Виллеме, равно как и несущий на себе почти что колриджевское (и мелвилловское — если вспомнить о «Моби Дике», «Бенито Серено» и «Билли Бадде») проклятие «мореход» Уэйт, не являясь героями в привычном понимании, тем не менее страдают за все человечество.

Подобный пафос символически мотивирован. За ним — переживание одиночества, ночи, грубости мира, за ним — роковая трансформация мечты (Олмейр жаждет уехать с дочерью Ниной, рожденной от малайки, в Европу). На Востоке, среди экзотической природы, на палубе корабля, вот-вот готового пойти ко дну, мечта превращается из путеводной звезды в свою противоположность — влечение к смерти, в такое, если по-киплинговски выразиться, «бремя белых», которое, вместо того чтобы внушать иллюзии долга, верность кодексу оловянного солдатика, становится олицетворением ужаса жизни и вытекающего из него фаталистического безволия, невозможности что-либо изменить. Олмейр кончает с собой, Виллемса застреливает его любовница Айсса.