Тайный агент. На взгляд Запада

Использование фигуры «ненадежного» повествователя, позволяющей в определенной степени сохранить психологическую загадку как загадку, не имеющую однозначного решения (от фарса до трагедии у Конрада — в каком-то смысле один шаг), перешло из «Сердца тьмы» в другие произведения Конрада и стало фирменным знаком его прозы. Существенно, что Марлоу не только рассказывает о прошлом, но и сам в момент рассказа становится на палубе корабля объектом стороннего повествования и комментария. Эта палуба, а также заход солнца, шхуна, сносимая течением Темзы, собеседники рассказчика, то прислушивающиеся к голосу из тьмы, то засыпающие, «созвучны» обобщению бывалого капитана: «Нет, это невозможно, невозможно передать, как чувствуешь жизнь в какой-либо определенный период <…>. Мы живем и грезим в одиночестве…». В то же время реплика Марлоу, напоминающего присутствующим Будду, говорит о том, что рассказчик, вынесший с Востока трагическую мудрость об обмане жизни, имеет право скрыть ее за иллюзией стиля, переливов своего красноречия.

Этот штрих — добавим к нему сопоставление Марлоу и Куртца с римским воином эпохи заката империи, отправляющимся из солнечной Равенны в «никуда» («темную» Британию), — позволяет увидеть в Конраде не собирателя экзотических сюжетов, мариниста или, тем более, бытописателя, а мощного художника эпохи «конца века», сочетающего психологический импрессионизм, экспрессивное нагнетание сумеречного настроения с нащупыванием философии современной трагедии, — трагедии провозглашенной Ф. Нищие «переоценки ценностей». Точнее, одно проступает у Конрада сквозь другое: яркость колорита оказьтается продолжением психологически сокрытого, непроясненного. Подобная нацеленность на символ, так или иначе связанный либо с образом вины, разоблачения, преодоления границ, либо с архетипическими по своей брутальности персонажами и ситуациями (мужчина, женщина, поединок между ними, голод жизни, жертвоприношение) сообщает прозе Конрада глубину, делает ее, при всей относительной конкретности, фантастичной, гротескной, понижает роль социальных характеристик и деталей. Перед читателем особое расследование — «продвижение к…». Это направляемое повествователем и с его ведома корректируемое другими рассказчиками постижение глубинной философии поступка сопровождается варьированием стилистик, а также темпа повествования, иногда решительного, энергичного, иногда весьма замедленного, но едва ли «нейтрального».

И все же, проверив наличие европеизма

и постевропеизма

Африкой, Юго-Восточной Азией, тайфуном, поставив и заострив его мучительные вопросы к самому себе (проблема самооправдания личности на фоне буржуазного лицемерия, относительности ценностей, личных соблазнов, одиночества), конрадовское повествование оставляет их без ответа. В результате Конрад как художник становится в определенной степени моралистом без морали, в чем неосознанно для себя сближается с другими английскими и американскими писателями, получившими известность к середине 1890-х годов (Р. Киплинг, Р. Л. Стивенсон, С. Крейн). Правда, если Киплинг, защищая в лице своих томми аткинсов англосаксонскую протестантскую идею, трансформировавшуюся из своей религиозной ипостаси в светско-предпринимательскую, претендовал на роль общественника, «реалиста», западника, то Конрад, разоблачающий тщету иллюзий на фоне некоего черного квадрата, — несомненно индивидуалист, мистик, человек Востока.

В «Сердце тьмы» имеются зерна большинства будущих книг Конрада: помимо повествовательной модели, таковы темы поединка (почти что дуэли) человека с самим собой; искушения деятельной личности («демона») богатством, «покоем», женщиной; провокатора (в его роли выступают дикая природа, буржуазные институты, специфические циники, «другое, или теневое, я»). Эту преемственность со всей очевидностью демонстрирует первый роман писателя — «Лорд Джим» (1900).

Пароход «Патна», перевозивший на Аравийский полуостров около 800 паломников из Юго-Восточной Азии, под покровом ночи по неизвестной причине получил пробоину и должен был стремительно затонуть. Штурман Джим совершил служебное преступление: вместе с другими членами команды он под покровом ночи покинул корабль в шлюпке. Но обреченный пароход не пошел ко дну (проржавевший лист железа в трюме «случайно» выдержал напор воды), и вскоре его обнаружило проходившее мимо судно. Судебное разбирательство, устроенное по этому поводу, продемонстрировало, в интерпретации Конрада, как общественное лицемерие (равнодушие к судьбе паломников; сугубо формальный подход к закону), так и полное непонимание судьями теневой стороны происходящего — того, что в действительности толкнуло неординарную личность на роковой поступок, в корне изменивший ее дальнейшую жизнь.