Тайный агент. На взгляд Запада

И все же Марлоу сталкивается не только с проблемой тайны «призрака», так ни разу не названного им по фамилии, но и с не вполне понятными вопросами личного характера. Что побуждает капитана взяться за рассказ? Не исключено, что рассказ порожден ярким живописным образом (плывущее под ослепительным солнцем судно, полное пассажиров, но брошенное командой) и случаен, как отчасти случайны рассказы цепкого к колоритным деталям «охотника на привале» (рамка многих новелл Мопассана). Однако назидательность Марлоу, проступающая постепенно, не спешащая преобразовать свой материал в курьез или в эффектную импрессию на тему обмана жизни (через любовь), выдает в нем особого моралиста. В основе его морализма, меняющего свои контуры по ходу повествования, — не предупреждение юношеству (более молодым слушателям), а выстраданное желание не спешить с оценками. Роман парадоксален: загадка разгадана — загадка сохраняется. Считая, что он понимает мотивы поступков Джима, Марлоу, ведя свое независимое психологическое расследование в течение нескольких лет, сталкивается с тем, что он, хроникер и «детектив», обладая массой информации, «фактов», ничего

не знает ни о «грешнике», ни о «лорде», ни, как это ни странно, о самом себе. Иными словами, его знание становится знанием/незнанием. Все больше и больше погружаясь в биографию Джима, снимая одну кажимость за другой, Марлоу продвигается к собственному «сердцу тьмы». Пробуждение экзистенциальной тревоги, открытие в себе затаенной вины — и есть глубинно-поэтический раздражитель повествования. Лишь в свете обнаружения этой вины и тревоги становится более понятным центральный для романа мотив «один из нас».

«Один из нас» — тот, кто отмечен своеобразным стигматом конрадовского идеализма. Его носители — «романтики». Комментируя это слово для Марлоу (гл. 20), голландский коммерсант Штейн (покровитель Джима и сам «романтик») сравнивает романтизм с «болезнью», с прыжком в неизвестное. Он связан не с отвлеченным идеалом, игрой воображения, а с чисто «практическим» вопросом. Памятуя о Гамлете, Штейн трактует романтизм как исключительно бытийственную проблему, как проблему существования в мире «великого зла». В понимании Штейна, современный романтик, преследуя свою мечту, «словно падает в море. Если он пытается выкарабкаться из воды <…> он тонет…». Темные воды здесь — сокрытость истины, в отличие от очевидности, иллюзорности либо лицемерия тех истин, которые ассоциируются в романе или с прописными истинами буржуазности, или с ходульно-книжным представлением о героизме («завоевание любви, почестей, доверия людей, гордость и власть…»), или с христианской системой ценностей. В этом смысле Джим — безумец, бабочка, упрямо летящая в ночи на огонь и сгорающая в нем. В этом смысле сын — антипод отца-пастора, искатель, инстинктивно устремившийся ради своего Абсолюта за стены британского мира, но и там, среди свободных обитателей Малайского архипелага, находящий примерно то же самое: алчность, страх, предательство, власть толпы. Как отрекающийся, Джим готов пожертвовать ради истины, как бы сдвинувшейся с места, ушедшей в тень, мрак, всем: родиной, честью, любовью, памятью о себе, наконец, своей жизнью. В финале романа он — собака

для раджи, с одной стороны, и агнец

, отдающий себя на заклание отцу неведомому

, с другой, — добровольно идет на «позорную» смерть, предпочитая гармонии и счастью боль жестокой правды — метафизику страдания.

Последнее говорит о том, что, расставшись с заветами детства (и умерев вопреки мечте пастора бездомным, без покаяния, горделиво), Джим, несмотря на целую серию прыжков в неизвестное, сохранил религиозную структуру своей личности. Парадоксально, в манихейском духе, тьма для этого человека с белой полоской на лбу становится источником света.

Собственно, этот особый свет абсолютной конечности, из тьмы исходящий (роман обнаруживает не только отрицание христианства, но и пародирование образности Нового Завета), возможно, и является причиной духовного интереса Марлоу к молодому штурману. Поначалу подобие любопытствующего позитивиста (в этом он сходен со Штейном, коллекционером редких бабочек), он затем сам испытывает притяжение идеализма отрицательных величин (идеализма наоборот) и готов, пройдя путем Джима, собрав материалы о нем, не только признать себя «одним из нас», посвященным некоего нового ордена «романтиков», но и передать тайну дальше. Не исключено, что у интереса Марлоу к Джиму есть и другая подоплека. Если в «Сердце тьмы» Куртц стал для молодого Марлоу отцовской фигурой (что бы она ни означала), то в «Лорде Джиме» капитан находит в патюзанском страдальце сына, который, отринув от себя лжеотцовство, невольно берется искупить грехи мира и, подобно Гамлету, гибнет от невыполнимости этой задачи…