Так тихо плачет супербог

Юрий не сразу свернул в переулок Куинджи, где жил. Он заметался по городу в бреду. Куда он ни сворачивал, он видел Фиру. Каждый прохожий с папкой и портфелем казался Юрию журналистом. Он терялся в пространстве. Вот, кажется, идёт по прямой улице. Но тут ударяется в хвост очереди к универмагу. Постоит там полчаса с улыбочкой, потыкается к прохожим, и снова побежит. Его колотила истерическая радость, похожая на восторг молодого отца.

Голоса делались только громче. Юрий не мог припомнить их настолько громкими и осмысленными. Их крики всё становились всё суетливее и тоньше. Комариный писк застилал слух Юрия. Казалось, в звуке нет такого потенциала громкости. А он всё нарастал и нарастал.

Голоса толкали вперёд солиста. Погружали Юрия в топи необузданного хора. Струна души дрожала в такт этим звукам.

Они были лишены гармонии. Их темп не задерживался на largo или allegretto дольше, чем на секунду. У Юрия кружилась голова.

Он чувствовал себя пленником безумной карусели.

От звуков пищало в ушах и мутнел взгляд. Юрий боялся, что может упасть, если хотя бы на секунду сядет. Он продолжал метаться по городу. Вскоре дыхание Юрия сбилось. Ретазевск поплыл у него перед глазами. Как перед падением, вертелись лица и дома. А сбоку стоял Фира. Необычайно чёткий, как будто отпечатанный на самом зрачке.

Голоса задыхались. На смену им приходили новые. Юрий отчётливо видел их толпой, которую затягивают зыбучие пески. Волны рук и ног хватались за воздух. А когда утопали, снова падали туда же.

Внутри теплилась истерическая надежда. Он утешал себя. Пытался внушить себе мысли голос Ани, её руки. Чтоб она говорила: продержись, скоро он явится. Скоро твоё мёртвое отступит.

Сколько Юрий ни бегал по городу, иностранца никто не видел. А может, он отдыхает с дороги? Юрию-то что, ему не к спеху. Пара слов, и баста. Тогда он оббил все отели, ночлежки и бараки. Ни следа.

Фира никогда не врал. Журналист точно существовал. И Юрий бегал по Ретазевску, пока не выдохся. Это произошло быстро.

Он пошёл домой.

Голоса вздымались в его мозгу как скрипки и виолончели. Он не мог осознать, кто это был: убитые им сознания или он сам, в оркестровой яме, настраивающий скрипку. Сегодня играли Шостаковича.

Гомон внутри головы Юрия был невыносим. Шатаясь, он добрёл до стены дома. Прислонился к кирпичу спиной и задрал голову. Небо было голубым-голубым, с парой облаков побоку. И так грустно ему стало, что всё это кончается. Пели птицы. Тяжёлые удары голосов заходили в его мечту не снимая калош. Пачкали её разводами грязи.

Голоса и надежда пели надрывным дуэтом. Это был почти что реквием. Юрий слышал: он фасовал его судьбу по нотам. Ни одна из них не сулила ничего хорошего. Тон был минорный. Вот и реприза.

Как будто ничего его не ждало, и выход был только выдумкой.

Как будто на подмостках затихал гул и скрипели кресла публики.

Юрий страшился пауз в музыке. Он боялся остаться сапожником без сапог — скрипачом без звука. Юрий отчаянно держался за голоса.

Он постоял. Головокружение не ушло. Горло сдавила тошнота.

Юрий шатко встал на ноги и побрёл в подъезд. С детства он жил в коммунальной квартире. В этом самом доме на седьмом этаже.

Все соседи Киров отдали душу богу, когда он ещё был мальчиком. Новые не держались долго и уезжали: в глушь, в Саратов.

Потом отошла мать Юрия. И он остался один. Только вернулся с войны в 1989-ом контуженный и одноногий дядя Петя, покоптил тахту год и тоже умер. В квартире номер 50 повис нехороший дух смерти.

Он не походил на парфюм и ничем не пах. Но отчуждал Юрия от мира. Там плохо топили. Стены плесневели, а потолок протекал. И вечно казалось, что это ходят мёртвые: туп-туп, туп. Юрий пытался водить домой приятелей по службе. И все оттуда убегали. Потом, в курилке, талдычили одно: у Кира холодно и страшно, как в гробу.

Так оно и было.

Квартирка эта была узенькая, низенькая. Как землянка. Из трёх комнат одну зачем-то заколотила сестра дяди Пети. В первой из них Юрий спал и хранил вещи. Во второй — ел, принимал редких гостей и музицировал. Там вещи мертвецов служили живому. На пианино и табуретках почившей бабы Кати в расстройстве лежали ноты.

Скрипку Юрий ценил больше жизни и хранил у своей кровати.

Только зайдя в квартиру, он сразу двинулся к ней.

Юрий достал скрипку из чехла и провёл по ней рукой. Будто спрашивал, в настроении ли она. Потом долго вытирал пюпитр тряпкой. Передохнул. Полистал ноты. Сегодня играли Шостаковича. Первое отделение: струнный квартет номер 8 в цэ-минор, опус 110 и струнный квартет номер 3 в эф-мажор, опус 73. Всё второе занимали духовые, и Юрий уходил.