Танец и Слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина

Порой ему казалось, что он ещё очень юн. Смотрел в зеркало и понимал: да. Но стоило ему выпить немного пива, мрачные мысли одолевали его, и в преломлении кривых ресторанных зеркал он видел уже совсем другого себя – гораздо старше и солиднее. Но хуже всего – мучительность за глазами, за самой синью. Если он пил ещё, глаза чернели, лишь узкая голубая радужка напоминала, что это он. Потому что он не узнавал себя… Сумасшедшая злость и муть поднимались со дна души, и тогда он уже не знал, зачем он идёт своим заветным путём, путём воплощения духа через Слово. Зачем он отдал стихам самую сокровенную часть себя, отдал всё, что любил. Теперь у него ничего нет. Он сделал их живыми, чтобы жили вечно. Как в том сне, в котором Исида сказала ему: «Боги бессмертны, мальчик». Но сам лишился силы. Он просто человек… Новая порция алкоголя делала его отражение зыбким и карикатурным. Будто являлся другой, тот, кто когда-то был его тенью. Он его оторвал от тела у межи, очень давно. В глазах его были презренье и фальшь. Ужасный, гнусавый голос насмешничал и скандалил. Обвинял поэта во лжи и масках, в интригах и блуде, в лести и двоедушии. Этот другой был сумрачен и чёрен. В проблеске сознания Сергей понимал: пришёл Чёрный Человек. Губы его мучительно пытались крикнуть: «Чооорный». Он цепенел, не мог двинуть ни рукой, ни ногой от ужаса. В такие мгновения ему казалось, что его душит этот Чёрный, мучает одним своим мерзким видом, он готов убить его, убить! Но как? Всё невыносимо гадко вокруг и постыло из-за того, что Чёрный отравляет своим присутствием сам свет белый, люди – тени, нет никого рядом. Ничто не радует, хочется закрыть глаза и выть…

Всё, как есть, Сергей рассказал в этой поэме. Он написал её ещё в Америке, только не хотел отдавать миру, отрывать от себя. Это было его последнее Слово, последняя песня, последняя зацепка. Первый вариант был длинен – с описанием городов Америки. И необычайно реалистичен в изображении Чёрного Человека. Настолько, что по расширенным от ужаса глазам слушателей он понимал: они видят то же, что видел он. Ещё в первом варианте было много от Гоголя с его «Вием». Но потом решил поэму сократить: незачем людей пугать, у него другая цель. Ему надо избавиться от этого Чёрного, всем рассказать о его обвинениях. Пусть люди сами решат, кто победил: деревенский мальчик, желтоволосый, с голубыми, как небо, глазами, или сонм тяжких грехов, спеленавших его душу. Пусть каждый в себя заглянет: а вдруг увидит Чёрного Человека?! Или так взимается плата за гениальность? Видимо, так. Прав был Клюев. Вот тебе и приторно-сладкий, паточный Миколай… Поле битвы – душа его… «На шее ночи» голове «маячить больше невмочь». Такая страшная, стылая картина: деревья ровные, как по нитке, выстроились в зимнем, ночном саду. Чей это слышится копытливый стук? Не за ним ли это, не за ним ли?! Всё усыпано белым. Жутко и одиноко.

Пытался вспомнить облик Чёрного Человека, что чудился ему в зеркале. Чтобы себе помочь, надел крылатку и цилиндр, взял трость, стал всматриваться в зазеркалье, стараясь ухватить те мерзкие улыбки и тошный взгляд, которые помнил. Вдруг дверь распахнулась, вбежал радостный Вася Наседкин. И замер, увидев нечеловеческое выражение на лице Сергея. Даже отпрянул. Сергей сразу понял, что подумал друг… Сказал: «Это просто игра, понимаешь? Игра!» Наседкин с усилием кивнул. «Мне Катя сказала „да“». Сергей рассмеялся: «Вот это хорошая новость! Рад за вас!»

Однажды он не спал всю ночь. Подушка была жёсткой, мутные, старые зеркала пугали бездонной глубью. Кто знает, кто в них отражался? Хотя квартиру эту, в Померанцевом, Ольга Дитерихс купила недавно, в 1916 году. Потратила большие деньги от продажи имения. Ох уж эти дворяне… А он разве другой? С Исидой научился швыряться деньгами, не умеет их держать и копить. Кто ни попросит – каждому готов помочь. Сейчас в зеркале отражается портрет великого старца. В зеркале он иной, не такой, как написан Репиным. Чудится, что ухмыляется в усы. А глаза осуждающие – он всё знает наперёд.

Сами собой стали приходить строчки. «Ах, метель такая, просто чорт возьми. Забивает крышу белыми гвоздьми».

«Снежная замять крутит бойко»… «Плачет метель, как цыганская скрипка»… Ничего не было в этих стихах, кроме его остывшей души. Без надежды, без света.

Проходил я мимо, сердцу всё равно —Просто захотелось заглянуть в окно.

Потому что всё прошло. Он сам – просто прохожий, «сочинитель бедный».

Лежал с закрытыми глазами, строчки вертелись и вертелись в голове. Уже готовые стихи, только короткие, словно частое дыхание умирающего… Обрывки мыслей и чувств.

Снежная равнина, белая луна,

Саваном покрыта наша сторона.И берёзы в белом плачут по лесам.Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?

Когда читал их, Соня замерла. Жуткие слова горели перед глазами. Поэт прощался ими с самим собой.