Тем более что жизнь короткая такая…

– Жене можно, – не отозвалась на юмор Таисия Николаевна. – Но предупредите её, чтоб она никому никогда об этом не рассказывала. И завтра утром приходите на инструктаж в гостиницу «Метрополь», – она назвала номер.

– А Вы успеете оформить до завтра? – спросил я.

– Всё уже оформлено, – успокоила меня Таисия Николаевна.

Поездка была прекрасной. Пять дней в Лейпциге, может, и многовато, хотелось посмотреть и другие саксонские города, но нам показали ещё только полуразрушенный Дрезден. Во время войны он подвергся массированной бомбардировке союзников. Таким его и сохраняли в ГДР как памятник англо-американского разрушения. «Варварство», – объясняли коммунистические гиды, предпочитавшие не вспоминать о действительно бессмысленном варварстве, учинённом гитлеровцами в Англии, где они стёрли с лица земли город Ковентри. А родина Лютера и Баха Тюрингия нас покорила не промышленным Эрфуртом, но маленькими городками со сказочными готическими домиками, покрытыми красной черепицей: Эйзенах, Альтенбург, Мюльхаузен, Веймар с его памятными местами Гёте и Шиллера. Потстдам тогда не был ещё запущен, как несколько лет назад, когда я был в Германии в последний раз. А чтобы попасть из него в Восточный Берлин, автобус сделал внушительный крюк.

Видели мы знаменитую Берлинскую стену, возведённую по приказу Хрущёва в одну ночь в 1961-м году и продлённую вверх проволокой, через которую пропустили ток. «Представляете, – рассказывали, – скольких разъединили: кто-то был в гостях у знакомых в Западном Берлине, кто-то там заночевал. Проснулся, а домой попасть нельзя. Трагедия многих людей, многих семей!»

Год, в какой мы приехали в ГДР, был первым, когда восточногерманские власти разрешили гражданам Западного Берлина посещать своих родственников. Мы видели такие встречи на пропускном пункте у Бранденбургских ворот. Слёзы, объятия.

– А что это за шлагбаум перед воротами? – спросил я.

– Это не шлагбаум, это мощная металлическая балка, – объяснили мне.

И сказали, что её установили недавно. Незадолго до нашего приезда городской автобус, сильно разогнавшись, заставил отскочить охрану и умчался в Западный Берлин.

– Эмигрировать задумал шофёр, – смеялись, – но из пассажиров почти никто назад не вернулся.

Да, договор с «Пионером» Марину согревал. Хуже стало, когда умерла Наталья Владимировна Ильина, и главным редактором журнала был назначен Станислав Александрович Фурин, сделавший своим заместителем Лию Семёновну Симонову. Столько советской демагогии вылилось при них на бедных детей со страниц некогда любимого журнала, сколько он не печатал, кажется, за всё время своего существования до Фурина!

Рассказы, которые писала Марина, она уже не отдавала в «Пионер», а несла их Пете Гелазонии, который вернулся из «РТ» в «Семью и школу». Да, и независимо ни от чего, по-моему, правильно делала. Она уже не была детским писателем. Она стала писателем, пишущим о детстве.

2

Чем нас с Мариной радовал Костя, так это своей памятью.

Марина до сих пор винит себя, что уступила отцу и не взяла академический отпуск по уходу за новорождённым. Когда Костик поднялся на ноги, мы купили ему манежик и часто оставляли его одного, уходя в университет. Приходили: Костик радовался нам и словно приплясывал, держась за спинку манежа. А бывало приходим – и видим попку сыночка, голова его уткнулась в подушку: он спит на четвереньках.

Не может простить себе Марина и того, что мы отдавали Костю в ясли и в детский сад.

С устройством в детский сад мы поначалу помучились. Требовалась справка с работы родителей или хотя бы одного из них, а попали мы в такой период, когда Марина только окончила университет и ещё нигде не работала, а я работал, как и рассказывал, по устной договорённости с журналом «Семья и школа». Никакой справки о работе у них журнал дать не мог.

Помог Владимир Михайлович Померанцев, который был членом редколлегии журнала «Семья и школа». Он курировал в журнале литературу.