Темный карнавал

Херб Томпсон прислушался. В трубке громко вопили сирены, что-то свистело и стучало. И поверх всего этого голос Аллина кричал:

– Ты слышишь? Слышишь?

Херб Томпсон сглотнул.

– Слышу.

– Я нужен ему живым, Херб. Он не станет разрушать мой дом одним ударом. Это же сразу убьет меня. А я нужен ему живым, чтоб он мог рубить меня по частям, палец за пальцем. Ему нужно то, что у меня внутри. Мой разум, мой мозг. Моя жизненная сила, моя воля, мое эго. Ему нужен интеллект…

– Меня жена зовет, Аллин, мне надо идти вытирать посуду.

– …потому что он – это одно общее гигантское облако, в котором собраны все пары, все ветра – со всего земного шара. И он – везде. Везде дует один и тот же ветер, Херб. Это он разорвал Целебес год назад[34]. И он же был тем памперо[35]

, что поубивал людей в Аргентине. И тайфуном, устроившим вакханалию на Гавайях. И тот ураган на побережье Африки в начале года – тоже он. И это лишь часть тех бедствий, от которых мне удалось уйти. Он преследует меня с Гималаев – потому что я слишком много знаю. Я знаю про Долину ветров, где он собирается в одно целое, чтобы строить свои разрушительные планы. Неважно, откуда он там взялся, что и когда послужило началом к его зарождению. Важно, что я знаю, где его кормовые угодья, знаю, где он рождается и где некоторые его воины испускают дух. У него есть причины меня ненавидеть. Я открыто выступаю против него в своих книгах, я рассказываю всем, как с ним бороться. А он не хочет, чтобы я проповедовал. Он хочет вобрать меня в свое гигантское тело, вместе с моими знаниями. Переманить меня на свою сторону!

– Я должен повесить трубку, Аллин. Моя жена…

– Что? – Пауза, завывание ветра в трубке – и голос откуда-то издалека: – Что ты сказал?

– Перезвони мне примерно через час, Аллин.

Херб повесил трубку.

И пошел вытирать посуду. Жена смотрела на него, а он смотрел на посуду и вытирал ее полотенцем.

– Как там погода? – спросил он.

– Нормальная. Вроде не холодно. Много звезд, – сказала она. – А что?

– Ничего.

В течение следующего часа телефон звонил три раза. А в восемь часов пришли гости – Стоддард и его жена. Примерно до половины девятого они просто сидели и разговаривали, потом поставили карточный столик и стали играть в блэк-джек[36].

Херб Томпсон тасовал карты, издавая ими серию быстрых щелчков, похожих на звук затвора фотоаппарата, и после каждой серии хлопал по столу картой перед одним из трех игроков. Разговор крутился на одном месте. Херб зажег сигару, проследил, чтобы ее кончик покрылся ровным слоем серого пепла, поправил в руке карты. Периодически он поднимал голову и прислушивался. С улицы не доносилось никаких звуков. Жена заметила эти его телодвижения – и он тут же прекратил их. И сбросил валета треф.

Они просто сидели – Херб неторопливо попыхивал сигарой, а все тихонько переговаривались, изредка извергая из себя потоки смеха. До тех пор, пока часы в холле не возвестили своим нежным звоном, что уже девять вечера.

– Вот так и живем… – задумчиво сказал Херб Томпсон, словно обращался к сигаре, которую только что вынул изо рта, – радуемся жизни…

– И что? – сказал мистер Стоддард.

– Да ничего. Живем – каждый своей жизнью. А где-то еще на земле миллиарды других людей тоже живут – каждый своей жизнью.

– Прямо скажем, звучит банально.

– Зато честно. Жизнь… – Он снова поднес сигару к губам, – жизнь, она вообще – дело одинокое. Даже у тех, кто женат. Иногда обнимаешь человека, а он как будто бы за миллион миль от тебя.

– Нет, мне это решительно нравится… – сказала его жена.

– Собственно, я не об этом, – спокойно пояснил он, не дав спровоцировать у себя чувство вины, – я хотел сказать – каждый из нас верит в то, во что он верит, и живет своей собственной маленькой жизнью, а в это время другие люди живут совершенно иначе. Вот мы сидим здесь, в этой комнате, а в это время где-то еще тысячи людей умирают. Кто-то от рака, кто-то от пневмонии, кто-то от туберкулеза. Готов поспорить, что сейчас, вот прямо в эту минуту, в Соединенных Штатах кто-то погибает в автокатастрофе…

– Какой-то не слишком оптимистичный разговор, – сказала его жена.

– Я всего лишь хотел сказать о том, что мы живем – и не думаем о том, что и как думают другие… Живы ли они или уже умерли. Нет, мы ждем, пока смерть придет к нам. Вот что я хотел бы сказать. Мы сидим здесь, на наших самоуверенных задницах, а в это время в пятидесяти километрах отсюда, один в большом старом доме, сидит один из лучших людей, которые когда-либо жили. А вокруг него только ночь и хрен его не пойми что…

– Херб!

Он пыхнул сигарой, зажевал ее и слепо уткнулся в карты.

– Извините. – Он сморгнул и закусил сигару. – Моя очередь?

– Твоя.

Игра двинулась вокруг стола – опять перебрасывание карт, бормотание, разговоры, смех. Все это время Херб Томпсон, понурившись, сидел в кресле, и вид у него был совершенно больной.

Зазвонил телефон. Томпсон вскочил, подбежал к нему и рывком снял трубку.

– Херб! Звоню тебе, звоню…

– Не мог подойти, жена не давала.

– Как там у вас дела, Херб?

– Что ты имеешь в виду?

– Гости пришли?

– Да уж пришли, куда они денутся…