Теория Блума

Блум – такой человек, в котором обобществлено всё, однако обобществлено оно как нечто частное. Нет ничего столь же исключительно общего, как то, что он называет «личным счастьем». Единственное, что ещё отличает его от других людей – это чистое своеобразие без содержания. У Блума есть ещё имя, на которое он отзывается, но которое ничего больше не значит, и точно так же его своеобразие сохраняется лишь в виде пустой оболочки. Все недоразумения по поводу Блума зависят от того, насколько пристально мы позволяем себе его рассматривать. Так или иначе, поистине непревзойдённой слепотой обладают в этом смысле социологи – эдакие Касториа-дисы, которые твердят о «возврате в частную сферу», забывая уточнить, что саму эту сферу уже полностью обобществили. На другом полюсе оказываются те, кому удалось проникнуть в самое нутро Блума. Все их впечатления в той или иной мере напоминают историю рассказчика из «Господина Тэста», попавшего домой к главному герою: «Никогда ещё у меня не возникало столь сильного ощущения

заурядности. То было произвольное жилище, похожее на произвольную точку в какой-нибудь теореме, и, вероятно, столь же полезное. Хозяин дома жил в самой что

ни на есть безличной обстановке». И Блум – это как раз тот, кто обитает «в самой что ни на есть безличной обстановке», в нём фактически уничтожены все содержательные отличия от других людей, и он, сам того не зная, зауряден даже в своём желании обособиться. А значит, существует лишь формальное, внешнее разделение, единственным обоснованием которого служит зыбкая позитивность власти. Следовательно, только в тех пространствах и обстоятельствах, где заданные властью взаимосвязи временно прерываются, может раскрыться самая глубокая истина Блума: по сути, он пребывает в агапэ. Показательным проявлением такого временного разрыва становится восстание, а также то мгновение, когда на улице большого города мы заговариваем с незнакомым человеком, или даже любая ситуация, в которой людям приходится отойти от формальных различий и признать в себе людей – конечных и уязвимых. Нередко случается, что совершенно незнакомые люди проявляют к нам общую человечность: предупреждают нас об опасности, или предлагают нам три сигареты, хотя попросили мы только одну, или же тратят пятнадцать минут драгоценного, в общем-то, времени, провожая нас до места, которое мы не можем найти. Такие явления, в отличие от какой-нибудь трактирной любезности, ни в коем случае нельзя рассматривать с позиций классической этнологии дарения и воздаяния. Никакой иерархии здесь не предполагается. Никаких попыток заслужить похвалу тут нет. Объяснить это может лишь этика бессрочного дара,

известного в христианской традиции как агапэ. Агапэ стало частью экзистенциального положения человека, которое сформировалось под влиянием рыночного общества. Именно к такому состоянию это общество привело человека, отстранив его от него самого и от его желаний. Как бы страшно это ни звучало, в нынешнем обществе назревает массовая эпидемия волонтёрства. И несмотря на все признаки, свидетельствующие об обратном, Блум скорее будет святым, чем тробрианским туземцем⁴².

«Будь другим, будь собой» (Реклама нижнего белья)

Во многих отношениях рыночное общество не может обойтись без Блума. Без него не будет ни дурной субстанциальности, ни Тотальной Мобилизации, ни господства вещей. Внедрение спектакулярных параметров под названием «потребление» целиком зависит от миметической конкуренции, к которой Блума подталкивает его внутренняя пустота. Деспотичный приговор ЛЮДЕЙ стал бы поводом для насмешек, если бы «быть» не означало в рамках Спектакля «быть другим» или, по крайней мере, к этому стремиться. А соответственно, не столько «акцентуация личности осуществляется через определённую безличностную черту», как отмечал старина Зиммель, сколько, наоборот, акцентуация безличности невозможна без определённого усилия со стороны личности. Естественно, та оригинальность, которой общественное мнение

наделяет Блума, укрепляет вовсе не своеобразие Блума, а собственно само это общественное мнение, то есть дурную субстанциальность. Всякое признание внутри Спектакля – это всегда признание самого Спектакля. И не будь Блума, товар оказался бы всего лишь сугубо формальным принципом, никак не связанным со становлением.

I would prefer not to[21]