Теория Блума

В то же время очевидно, что Блум заключает в себе упадок рыночного общества. В нём есть та неоднозначность, присущая всем реальным явлениям, в которых выражается преодоление рыночного общества на его собственной территории. В этом распаде под удар попадают вовсе не масштабные сооружения надстройки, а наоборот, базис, основа, которую непрестанно подтачивает скрытая во тьме катастрофа. Зримому всегда предшествует незримое, и основание мира меняется незаметно. Блуму довольно и того, что он на деле и без всякого шума приводит в негодность все модели и, собственно, всю антропологию, на которой построено это общество. Он не возвещает о конце того, чему он несёт погибель, а попросту опустошает всё содержимое, оставляя лишь рудиментарную форму, которая вот-вот рухнет. В этом смысле можно утверждать, что олицетворяемый им метафизический сдвиг уже в прошлом, однако нам ещё предстоит столкнуться с большей частью его последствий. Например, понятие частной собственности утратило по вине Блума всякий смысл, поскольку у него нет собственной внутренней жизни, которая наполняет это понятие содержанием.

Мир авторитарного товара

Разумеется, частная собственность ещё продолжает существовать, но лишь эмпирически, как мёртвая абстракция, парящая над реальностью, которая всё заметнее от неё отдаляется. И так происходит во всех сферах. Взять хотя бы право: Блум его не оспаривает, а скорее отказывается от него. И действительно, каким образом правовое поле может удерживать существо, чьи действия не сообразовываются ни с какой личностью, а поведение не подпадает под такие буржуазные категории, как заинтересованность, мотивация и намерение или же страсть и ответственность. С Блумом право теряет всякую способность вершить правосудие, оно едва может руководствоваться полицейскими принципами эффективности и логикой карательных мер. В этом мире вечного подобия гнить в тюрьме отнюдь не хуже, чем на курортах турфирмы “Club Med”, поскольку ни там, ни там жизни всё равно нет. Вот почему власти так отчаянно и явно стараются превратить тюрьмы в места затяжных пыток. Но из всех преступлений против рабства, в которых мир авторитарного товара обвиняет Блума, дороже всего ему приходится платить за то, что сама экономика, а вместе с ней и понятия утилитарности, кредитоспособности и богатства превратились с его подачи в анахронизм. Именно этим и объясняется причина чётко спланированной и открытой реконструкции люмпен-пролетариата

во всех позднекапиталистических странах: перспектива внезапного и ужасного голода кажется последней мерой, призванной помешать Блуму окончательно раствориться в свойственной ему отрешённости. Справедливости ради надо сказать, что этот «непрактичный человек» (Музиль)⁴³ – и вправду чудовищно бездарный производитель и абсолютно безответственный потребитель. Точно так же власти не слишком признательны Блуму за то, что он уничтожил ещё и принцип политического представительства, отчасти по недостатку (равноправия теперь в мировом контексте осталось не больше, чем в крысиных сенатских выборах – каждая крыса имеет неотъемлемое и равное остальным право представлять свой вид, primus inter pares[22]

), а отчасти по избытку, поскольку Блум неожиданно переходит в то непредставляемое, чем он сам и является. Что уж и говорить о неприятностях, какие доставляет Спектаклю этот неблагодарный сын, – тот, с кого все персонажи и роли соскальзывают в глухое бормотание: I would prefer not to. Можно вечно перечислять маневры, благодаря которым это по сути своей метафизическое создание разваливает мир авторитарного товара, однако ж мы позволим себе прервать сие скучное занятие.

Спасение через Блума